глаз его путали наблюдателя, едва-едва намекая на связь с востоком; цвет кожи также не выдавал его и ничем не отличался от обычного для человека, проживающего в полувечной мерзлоте Сибири; в чертах его всегда гладко выбритого лица мог найти какую-то разгадку разве что антрополог или, на худой конец, физиогномист. В общем, на первый взгляд едва ли он чем отличался от миллионов других россиян, в чей геном за известные три столетия успел закрасться азиатский компонент.
А вот то, что скрывалось за русифицированным дизайном, было стопроцентной японской прошивкой, если можно так выразиться. Рон был образцовым преемником традиций своих праотцов, сумевшим пропустить сквозь всё своё существо философию бусидо и безупречно следовать ей в повседневной жизни. Со временем, правда, не переставая восхищать, сенсей стал казаться мне заблудившимся путешественником во времени, эдаким музейным экспонатом, от знакомства с которым остаётся смешанное чувство: трепета от осознания его ценности и грусти по давно минувшим временам.
От того бесконечно радовала предоставленная мне возможность прикоснуться к этому артефакту былой эпохи и постичь тайны древней Японии, сокрытые в нём.
Родители мои разумно расценили, что с таким наставником, как Рон, беспроигрышной будет ставка на моё образование по системе анскулинг. С раннего детства моё воспитание под шефством сенсея началось с так называемого им «закона сыновней почтительности». По сути своей, это были беседы, посвящавшие меня в святые святых восточной мудрости, из которой я впервые постигал важность семьи и моральный императив почитать родителей, а в особенности отца и его волю.
Позднее своими уроками сенсей заменил мне школу, занятиями кендо и тайдзюцу – тренера, беседами и совместным досугом – друзей. Он говорил: истинный смысл бусидо в том, что самурай – это не просто воин, но всесторонне развитая личность, безупречный дух в дисциплинированном теле. От того он, как и все уважающие себя самураи, был прекрасно образован не только в боевых искусствах, но и абсолютно во всех дисциплинах, которые преподавались у нас в школах. Мы часто прогуливались в нашем саду, в такие моменты сенсей очаровывал меня историями о своих предках. С его слов я узнал, что самурай пребывал в постоянном ожидании смерти, что, однако, не тяготило его дамокловой катаной, а напротив, наполняло вкусом к жизни. Каждый самурай прекрасно знал, что этот день, этот час, этот миг может быть для него последним, от того особенно ценил каждую минуту, умел видеть красоту жизни в людях, природе, тонко чувствовал окружающий мир. Сенсей говорил, что человек, готовый к смерти, видит всё в полном цвете, чувствует жизнь в каждом вздохе и посвящает себя саморазвитию. Именно поэтому многие самураи были талантливыми поэтами, художниками, скульпторами.
Истории его о героях давно минувшей эпохи будоражили моё юношеское воображение. Постоянно обучаясь и тренируясь с сенсеем, я видел
