ажали свое возмущение решением Нобелевского комитета. Бащевис-Зингер, по их мнению, никак не мог считаться символом идишской литературы ХХ века.
Не мог и потому, что он счастливо избежал и концлагеря, и участия в войне, то есть, в отличие от многих других еврейских поэтов и прозаиков, не разделил судьбы нации.
Не мог по той причине, что его творчество не вписывалось ни в одно из магистральных направлений идишской литературы. Напротив – оно явно находилось на ее обочине, в отличие, скажем, от гениальной поэзии Якова Глатштейна[1] или великолепной прозы Хаима Градэ[2].
Не мог потому, что, как казалось многим, все его произведения самим фактом своего существования опровергали расхожее представление о том, что такое подлинная еврейская литература и – шире – еврейская культура.
Любопытно, что с этим мнением – о незаслуженности присуждения Нобелевской премии – был отчасти согласен и… сам Исаак Башевис-Зингер.
В беседе с сыном Зингер с присущим ему сарказмом заметил, что факт получения им Нобелевской премии подтвердил его давние предположения, что шведы, как и большинство северных народов, являются… патологическими антисемитами.
– С чего ты это взял? – искренне удивился Замир.
– А почему, по-твоему, они дали Нобелевскую премию именно мне?! – ответил Зингер. – Что они вообще могли понять в моих книгах?! Им просто понравилось, что в них действуют еврейские воры, проститутки и жулики, то есть евреи в них предстают такими же, как и все другие народы, и даже хуже. Такие евреи им нравятся куда больше, чем те, какие мы есть на самом деле, так как соответствуют их представлениям о евреях. Все остальное понять им просто не дано!
И все же да будет позволено автору этих строк высказать мнение, что Нобелевский комитет не ошибся.
Он действительно присудил премию одному из самых великих еврейских писателей ХХ века, всю мощь и все значение творчества которого еще предстоит оценить и человечеству, и – прежде всего – соплеменникам мастера.
Ибо для миллионов поклонников, читающих его произведения на самых разных языках, восторгающихся его «метафизическим реализмом», «модернистским мистицизмом» и прочими придуманными литературоведами «измами», истинный, глубинный смысл произведений художника остается сокрытым.
Не исключено, что именно в этом и кроется загадка его всемирной славы: подсознательно читатель чувствует, что автор вложил в эти книги нечто такое, чего он понять просто не в состоянии. И вот эта-то неразгаданность вновь и вновь влечет его к Башевису-Зингеру, подобно тому, как запертая дверь влечет к себе ребенка, и тот снова и снова приникает к замочной скважине, силясь рассмотреть, что же скрывается за этой дверью.
Но проблема как раз и заключается в том, что читатель, действительно способный понять и оценить творчество Исаака Башевиса-Зингера, отшатывается от его книг с большим ужасом и отвращением, чем от куска свинины[3].
Для тех, кто сегодня еще говорит и читает на идиш, Зингер с его повышенной сексуальностью и мистицизмом – мамзер, выблядок еврейской литературы, не имеющий никакого права числиться в качестве ее представителя.
Для сторонников реалистического направления в идишской литературе его произведения недостаточно реалистичны.
Для адептов нравственно-религиозной беллетристики романы и рассказы Зингера – не что иное, как глумление над еврейскими моральными и духовными ценностями, причем зачастую они приходят к подобному выводу, даже не дочитав эти произведения до конца.
Исаак Башевис-Зингер ушел из жизни таким же неразгаданным и непонятым, как герой его рассказа «Гимпл-дурень».
Между тем нет в еврейском мире другого писателя, который сумел бы столь же пронзительно рассказать обо всем, что произошло с еврейским народом в ХХ веке и передать само мироощущение тех, кто сумел выжить в аду Холокоста.
Нет у евреев и другого писателя, который сумел бы так точно поставить в своих книгах основные вопросы их национального бытия после пережитой Катастрофы[4].
Нет у них другого художника, который заключил бы в вечные, завораживающие слова память о еврейском местечке, о погибшей вместе с ним великой идишской цивилизации.
Наконец – вопреки мнению всех недоброжелательных критиков и ненавистников Башевиса-Зингера – нет и не было в еврейской литературе ХХ века писателя, который больше, чем он, был бы связан с еврейскими духовными ценностями.
Как обратил внимание читатель, эта книга названа «Последний Бес» – по названию одного из лучших рассказов Башевиса-Зингера.
Написанный от имени черта, так и не сумевшего соблазнить праведного раввина из Тишевиц, этот рассказ на самом
Яков Глатштейн (1898–1971) – великий еврейский поэт; Вместе с А.Гланцем-Лейелесом и Н.Минковым он основал литературное движение инзихистов (от «ин зих» – "в себе"). Сочетал изобретательность в создании неологизмов и неожиданных словосочетаний с особо бережным отношением к родному языку.
Хаим Градэ – (1910, Вильно – 1982, Нью-Йорк), еврейский писатель. Начинал как поэт в 1930-х годах. С 1948 г. жил в США. После Катастрофы издал пять сборников стихов, а также сборники рассказов, романы "Ди агунэ" ("Соломенная вдова", 1961), "Цемах Атлас" (тт.1–2, 1967-68, воскрешающие жизнь и нравы евреев Вильно.
Свинина – запрещенное евреям Библией мясо: символ всего запретного и «нечистого» вообще.
Катастрофа (Холокост, ивр. «Шоа») – термин, употребляемый для обозначения политики немецких нацистов по планомерному уничтожению еврейского народа в 1935-45 гг. В Катастрофе было уничтожено 6 млн. евреев – треть еврейского населения планеты.
