Илларионович — бывший князь.
Нефедовна — нянька в доме Муковнина.
Евстигнеич, Бишонков, Филипп — инвалиды.
Висковский — бывший ротмистр гвардии.
Кравченко.
Мадам Дора.
Надзиратель — в милиции.
Калмыкова — горничная в номерах на Невском, 86.
Агаша — дворничиха.
Андрей, Кузьма, Сушкин — полотёры.
Сафонов — рабочий.
Елена — его жена.
Нюшка.
Милиционер.
Пьяный — в милиции.
Красноармеец — с фронта.
Действие происходит в Петрограде, в первые годы революции.
Картина первая
Номера на Невском. Комната Дымшица — грязно, нагромождение мешков, ящиков, мебели. Два инвалида, Бишонков и Евстигнеич, раскладывают привезённые продукты. У Евстигнеича — тучного человека с большим красным лицом — выше колен отняты ноги. У Бишонкова зашпилен пустой рукав. На груди у инвалидов — медали, георгиевские кресты. Дымшиц бросает на счетах.
Евстигнеич. Дорогу всю расшлёпали… Зандберг был на Вырице, людям жить давал, — убрали.
Бишонков. Слишком тиранят, Исаак Маркович.
Дымшиц. А Королёв есть?
Евстигнеич. Зачем «есть», — коцнули. Дорогу как есть расшлёпали, все заградиловки новые.
Бишонков. Слишком стало затруднительно с продуктовым делом, Исаак Маркович. К одной заградиловке привыкнешь, а её уже нет. Хоть бы отбирали, а то ведь смерть к глазам приставляют.
Евстигнеич. Ума не дашь… Каждый день изобретение делают… Подъезжаем нонче к Царскосельскому — стрельба. Что такое?.. Думаем — власть отошла, а они это моду такую взяли — допрежде всякого разбору бахать.
Бишонков. Большое богатство продуктов нонешний день отобрали. Деткам, говорят, пойдёт… В Царском Селе в настоящее время одни дети — колония считается.
Евстигнеич. Деткам, да с бородой.
Бишонков. А если я голодный, неужели ж я себе не возьму? Обязательно я себе возьму, если я голодный.
Дымшиц. Где Филипп? Я о Филиппе думаю… Зачем вы человека бросили?
Бишонков. Мы его, Исаак Маркович, не бросали: он чувства свои потерял.
Евстигнеич. Водит его кто-нибудь…
Бишонков. Одно слово — тиранство, Исаак Маркович.
Евстигнеич. Того же Филиппа взять: мужчина рослый, заметный, а внутренности нет, внутренность слабая… Подъезжаем к вокзалу — стрельба, народ плачет, падает… Я ему говорю: «Филипп, говорю, мы форткой на Загородный пройдём, там вся цепочка своя». А уж он не тот, потерялся. «Я, говорит, опасываюсь идти». — «Ну, говорю, опасываешься, — сиди… Спиртонос — божий человек, только в морду дадут, чего тебе бояться? На тебе один пояс с вином…» А его уж к полу привалило. Мужчина сильный, лошадиная сила, а внутренность не та.
Бишонков. Мы так надеемся, Исаак Маркович, — отыщется. За ним следу большого нет.
Дымшиц. Почём колбасу брали?
Бишонков. Колбасу, Исаак Маркович, по восемнадцать тысяч брали, да и похужело. В настоящее время, что Витебск, что Петроград — один завод.
Евстигнеич (открывает в стенке потайное место, переносит туда продукты). Подравняли Расею.
Дымшиц. Крупа почём?
Бишонков. Крупа, Исаак Маркович, девять тысяч, а слово напротив скажешь — не бери. Торговлей никак не интересуются. Он того только и ждёт, чтобы тебе не понравилось. Такой кураж у этих купцов пошёл — не передать!
Евстигнеич (прячет в стену хлебы). Супруги сами хлебы пекли, свои труды клали… Кланяться велели.
Дымшиц. Дети как — живы, здоровы?
Бишонков. Дети живы, здоровы, очень благополучны. Одёваны в шубки, богатые детки… Супруга приехать просят.
Дымшиц. Больше делать нечего… (Бросает на счетах.) Бишонков!
Бишонков. Я.
Дымшиц. Не вижу пользы,
