гроза повредила электролинию. Старик поставил в бутылку свечу и при ней разложил на столе богатство свое – пищики, сделанные им самим из веточек волчьего лыка. Он крепил их к рожку, пробовал, поясняя:
– Этот – играть с баяном, этот – под балалайку, этот – с роялей в паре, этот – для кардиона. А этим баб по утрам подымаю с постелей.
Далее шел рассказ о том, как, где и с каким успехом играл пастух на рожке.
– На эту музыку спрос большой. В Москве на концерте как дунул – все: ах! И рты поразинули. В Ленинграде играл, в Калинине, тут, у себя, на свадьбах, ну и коров в лесу этой музыкой собираю.
Веселое балагурство пастуха-музыканта слушала, прислонив голову к печке, его жена Лидия Матвеевна. На замечание: «Нет, наверное, в округе человека веселей ее мужа» – она, согласная, улыбнулась.
– Он у меня огонек…
Старику без года семьдесят. Пастушество начал с десяти лет.
– Мы, зубцовские, – все пастухи. Из других мест в отхожий промысел шли плотники, портняжничать, шли пильщиками, официантами, сапожниками. А мы – пастухи. Сотнями уходили на лето к Москве и под Тверь. И все знали: зубцовский – значит, пастух… Вот такая была арматура.
Девятилетним мальчишкой с новым кнутом и узелком пышек осилил Сергей Красильщиков путь с Верхней Волги почти до Москвы – полторы сотни верст пешим ходом. И вот пятьдесят лет – пастух. Были в этой работе и перерывы. Перед войною освоил трактор. Воевал в танке. После войны в колхозе «Сознательный» был бригадиром и председателем. Однако все это Сергей Осипович вспоминает как нечто второстепенное. Главная линия жизни – пастух.
– Я скажу, профессия самая хорошая, ежели кто понимает. Ну, конечно, дождички неприятны, и просыпаться надо следом за петухами – тоже не сладкое дело. Зато уж все твое на земле: видишь, как солнце всходит, как птица гнездышко вьет, как зверь в лесу обитает. Небо, травы, день без конца и вся духовитость земли как будто для тебя созданы. Ходи и радуйся. Пастуха-то всегда считали почти что нищим, а я посмеивался – богаче меня и нет никого на земле! Вот такая арматура…
Мелодия вечера: солнце садится – пастух веселится.
Сейчас пастухам платят исправно. Четыре сотни целковых – да я не пастух, а полковник! Однако радость, как прежде, вижу не в деньгах. Семьдесят за плечами, а я весь день на ногах – молодым не угнаться. Весел. Здоров, хотя и клюнут железом дважды – в живот и в руку. В зеркало гляну – глаза, как у подпаска, с блеском. Чарку могу опрокинуть. Всегда компанию поддержу. И вижу, что нужен в людском обороте. Ну и конечно, вот – дом, жена, дети, внуки. Чего же еще желать человеку? У печки в прежней позе тихого согласия стоит жена пастуха. В открытое окно к свечке летят мохнатые мотыльки. Старик, подбирая нужные пищики, вспоминает одну мелодию за другой: «На диком бреге», «Калинка», «Прощай, радость моя» и кое-что из «своего сочинительства».
– Эту утром обычно играл. Эту вот в полдень – себя подбодрить и чтобы
