удобней, чем на земле.
– Благодать! – подает он голос из будки. – Внизу комарье, а сюда если какой залетает – ласточки тут как тут. Славно обороняют.
Арсений Андрианович рад человеку, который слушает его со вниманием. Он говорит с удовольствием, не дожидаясь вопросов, и поначалу дивишься: сколько в простом с виду деле скрывается тонкостей и подробностей, а потом понимать начинаешь: не в пожарах, не в вышке дело, интересен сам человек. Будь он шахтером или, скажем, шофером – вот так же расположил бы признать: его работа и есть наиглавнейшая на земле.
– Я как пришел в вышкари… – Арсений Андрианович бережно протирает окуляры бинокля, и, дунув в футляр, прячет туда инструмент. – Я пришел в вышкари совершенно случайно. Был у тестя в гостях, в лесничестве. Там как раз такую вот вышку установили. Установили, а лезть боятся. Известное дело, в первый раз и на печь лезть страшновато. Стоят все, галдят. А я говорю: могу залезть. Ну интересно, конечно, у всех – а ну-ка, сорвется… А я влез, спустился и еще раз влез. «Вышкарь! – кричат. – Ну, вышкарь!» А тут как раз лесничий случился. «Иди, – говорит, – ко мне на вышку работать». Вот так и пошло…
Запись в блокноте, к сожалению, не сохранила всей необычности, нестандартности речи мещерского старожила. Ветхозаветные обороты соединяются в ней со словами из газетных передовиц и с заковыристым местным словцом.
– Удовольствие имел обучиться на кочегара, – говорит он о первой своей профессии. – Ну и надо было привести в уравнение всю зарплату, чтоб зимой, когда огонь бережешь, и летом, когда с ним воюешь, деньги чтоб равные шли. Добился, стабилизировали! Получаю теперь 90 целковых.
Пока мы беседуем, сидя у вышки, со стороны Рязани над лесом плывет двукрылый «Антон».
– Патрульный. Тоже за дымом смотрит, – говорит Арсений Андрианович, подкручивая подвижную часть бинокля. – Авиация нас, вышкарей, здорово выручает. Мы с ней взаимность имеем. Всегда говорю: петляй, петляй, дружок, одно дело делаем. А недавно имел удовольствие с одним летчиком повидаться. Обнял, как брата.
– Ты, Арсений Андрианович, никогда, наверное, не имел огорчений? – говорю я после его рассказа о том, как он выдворял из соснового леса цыган. («У них ведь жизнь без костра невозможна…»)
– Огорченья… – Мой собеседник теребит пятерней суворовский хохолок начавших седеть волос, соображая, рассказать или не рассказать какой-то немаловажный для него случай. – Огорченья, они, конечно, всякого могут коснуться… А, расскажу! – хлопает он картузом по колену. – В «опасное время» собрали тут раз какое-то совещанье. Заседают! И надо тому случиться, как раз в этот день сразу во многих местах загоранье. Туда звоню – не тушат, туда сигнализирую – горит. Ну, я по «Пожару» (срочная линия связи) прямиком с вышки – в область! И попадаю аж в кабинет к областному лесничему Ледовскому Владимиру Викторовичу. Вгорячах-то и брякнул: «Мы, что, – говорю, – по пожарам план выполняем?!» И слышу сердитый голос в ответ: «А это кто говорит?» –
