ручеёк мутной воды. Дверь не закрывали, опасаясь перегрева, и дежурный дизелист Сомов замучился выгребать снег.
– Уеду отсюда, к чёртовой матери, – приговарил он, орудуя лопатой.
На буровой гуляли бодрые сквознячки, по обшивке что-то шуршало, царапало её крепким ногтем, скрипела дверь, шум работающего двигателя переплетался с гулом текущего за фанерной стеной воздуха.
– Та-ра-ра, – в унисон вторил им бурмастер по прозвищу Слон.
Он уверенно дёргал рычаги лебедки, успевая записывать в журнал номера проходок, помогал помбуру Роговицыну таскать штанги и каблуком ловко загонял на место предохранительную вилку. Победитовая коронка где-то там, на глубине, вгрызалась в морское дно, масляно урчали шестерёнки передач. Буровая качалась, дрожала от напряжения, словно хотела переступить с ноги на ногу, как избушка на курьих ножках, приладиться удобнее.
Смена только началась, всё пока ладилось, пальцы были цепкими, а головы ясными. Вся усталость была впереди.
– Ого-го, мериканцы, как вы там! – орал Роговицын в бездонную черноту скважины. – Не отставайте!
Ближе к вечеру замкнуло силовой кабель. Четыреста вольт прорезали снежную мглу, ослепительно искрящий шар запрыгал на льду. Повар с пустым помойным ведром изо всех сил рвался против ветра к дизельной.
– Кабель гори-ит!
Ветер разрывал крик на части и, слепив в тугой комок, тут же запихивал его обратно повару в рот. Стелькину и здесь не удалось отличиться: дизелист Сомов был на месте и рванул рубильник. Буровая канула в темноту, в столовой начала остывать плита, а дизелист уже перебирал голыми руками мокрый кабель, двигаясь к месту замыкания.
– Уеду, гад буду, – шептал он.
Вечером на пересменке отрезанная от мира бригада хлестала гнилую «кабернуху», заедая мороженой олениной. Слон стучал по столу красным раздутым кулаком:
– Соляру не успели завезти, завтра к обеду встанем. Сколько раз просил резервную ёмкость поставить.
– Вот я три дня не попью, такой же умный буду! – брякнул кто-то. – Ты министру ещё про это расскажи!
Роговицын, обладатель единственной негритянки в округе, наевшись строганины до инея в желудке и от усталости похудевший лицом, отмалчивался, сопел в две дырочки.
– Ёмкость – это же вещь, рацуха! – настаивал Слон.
– У меня этих рацух, – нашелся, наконец, помбур, – пятнадцать штук! Мне так и сказали: хочешь применить, делай сам в свободное время. У нас, дорогой ты мой Слоняра, инициатива наказуема, предложил – сам и делай!
– Ну ты, Роговицын, и горазд заливать. – Неломайшапка пил вместе со всеми. Вид у него был несчастный: увлёкшись борьбой со стихией, слетел с трапа и повредил ногу, а сейчас под общий хохот, из Неломайшапки превратился в Неломайногу. «Похоже, и правда перелом…» – морщась от боли, думал он.
Спорить
