обходила лагерь юных сердец, скрываясь за темными кронами вспыхивающих разным светом кипарисов. И, словно мыс Доброй Надежды, она была окончанием пляжной панорамы, на подмостках которой останавливался блуждающий взгляд.
Так вот, когда мое изнуренное походом тело прошло все стадии восстановления, мой зоркий глаз застыл, прикованный к мысу Доброй Надежды. Усаживаясь на ложе, как в гнезде, и опираясь на согнутые в локтях руки, я, словно орел, цепко следил за девичьей фигурой. А моя незнакомка, ни о чем не подозревая, облокотившись на металлический бортик, наклонив голову с распущенными волосами, смотрела в море. И я мгновенно почувствовал, что моей девушке очень одиноко в глубине вспыхивающих кипарисов. О, драгоценнейший мой читатель, все это время я плыл по волнам своих мечтаний и, нудно повествуя, ждал этой сцены, чтобы блистательно сыграть свою роль. Как прекрасен нетронутый девичий рай, к сожалению, в который мы входим не всегда с благими намереньями. Я долго наблюдал за ней, боясь, что она уйдет, но юная дева лишь меняла опорную, соблазнительную ногу и продолжала тонуть взглядом в море. И все же я никак не мог решиться, чтобы оставить диктаторское ложе и полететь к задумчивой деве, как царь Соломон к возлюбленной Соломите. Выдержав еще волнительную паузу, я понял, что мыс Доброй Надежды надолго приковал ее, как пушкинскую деву с черепком. И, верная мысу, она начинала нравиться мне еще больше, и время, которое так медленно ползло вместе со мной, вдруг стремительно понеслось с горы.
– Семеныч, ты знаешь… Я что-то залежался, хочу прогуляться по берегу. Я ненадолго.
И скоро песок между моей подошвой и бетоном скрипел, приближая шаг за шагом окрыленное хищными крыльями сердце к безмолвной деве. Приблизившись к мысу, я сбавил темп, делая шаг равнодушно прогулочным, что позволило мне мгновенно оценить свой выбор. Распущенные волосы спадали на черную облегающую грудь майку, темно-синяя юбка открывала мне стройную, бархатную ножку. Когда до девушки оставалось несколько шагов, то в мою сторону блеснули стекла очков, что вызвало некоторое замешательство в моих действиях, но, мысленно отбросив уродующие лицо очки, я увидел ровные и спокойные линии, и, как взъерошенная, напуганная птица, я успокоился от неожиданно блеснувшей опасности, и перья моей души вновь стали гладкими и горделивыми.
– Почему не на дискотеке? – прекрасно понимая почему, спросил я.
– Все это надоело, – словно продолжая длинный разговор, ответила она.
– Я вас понимаю, можно и в толпе быть одиноким, но лучше быть просто одиноким, чем одиноким в толпе. Не помню, кто это сказал, – на самом деле я прекрасно знал кто, но все же продолжал играть свалившеюся мне на голову роль.
Моя печальная дева посмотрела на меня и, сняв очки, убрала их в кармашек юбки.
– А вы откуда?
– Да вот с этой горы, – печально сказал я, придерживаясь ее настроения.
– У вас там палатка?
