всё самим,Чтоб сил не тратил я.
И я решил – ну, если так,
Моей любимой маме
Добром отвечу на добро,
Спасибо не приняв.
И в тот же день за просто так
Поел, как в ресторане,
На кухне разбросав ведро
И мусор обсосав.
Опять куда-то скрылась мать,
Платок накинув наспех,
Вернулась с дяденькой в очках
С седою бородой.
Где я видал его халат?..
И этот запах маски…
О, Боже! Что за боль в руках?!
Ай, колет, как иглой!!!
Я заревел. Он осерчал
И взял меня за руки.
«А ну-ка, быстро замолчи,
Мужик ты или нет?!»
Я был мужчиной, и не стал
С ним радостно сюсюкать,
И сил набравшись, замочил
Ногой ему в лорнет.
Я загордился так, что вмиг
Вся боль моя исчезла,
На маму гордо посмотрел,
Но та бледна была.
Обескураженный старик,
Ворча, уселся в кресло,
А мать, швырнув меня в постель,
Осколки убрала.
Но я же защитил себя!
А где рукоплесканья?
Враг отступил, я жив-здоров,
Честь дома спасена?..
Но мама, фартук теребя,
Вздохнула под молчанье,
И вдруг… заплакала без слов
Тихонько у окна…
Врач встал и к ней просеменил:
«Гражданочка, терпенье».
Взгляд мама слезный подняла —
«Весь мусор обсосал!..»
«Си Ди», – ей доктор пробубнил, —
«Расстройство поведенья».
Потом прошаркал до стола
И справку написал.
А у меня в моём уме
Взрывалось и сверкало…
И факты, сплавившись в дугу,
Порвали мысли нить.
Неужто делать в жизни мне
Придётся столь же мало,
В бою послушным быть врагу
И тихо говорить?!..
Одно большое «может быть»
Плыло перед глазами,
Вводило в бешенство меня
И не давало спать.
Нельзя решить, нельзя забыть…
«О, что мне делать, мама?!» —
Ревел я маме, но она
Не стала отвечать.
И то был значимый момент
Для всей грядущей жизни.
Родные стали для меня
Вселенною чужой…
И я, в ближайшие пять лет,
Стал смахивать на слизня,
Да и вообще при свете дня
Был словно сам не свой.
Какой-то страх… А вдруг нельзя?
А вдруг накажет папа,
А вдруг… неправильно, а вдруг
Окажемся в беде?..
И часто я, тайком скользя,
Пыль вытирал со шкафа,
Всё озираясь, но… испуг
Преследовал везде.
Но часто всё же я влипал,
Когда, помочь желая,
К примеру, чаю всем налить,
Я сахар рассыпал.
И я, потупившись, стоял,
Расплаты ожидая,
Не смея что-то говорить.
Но плакать
