стоянно жил. Потом отворачивался, надолго исчезал. Снова возвращался. Когда Его не было – сатана являлся. В душу заползал, все божеское из души выкидывал.
А в начале жизни хорошо было, безоблачно. Видишь над собой лицо матери и думаешь – это Бог. Потом лица матери нет, а Бог все равно над тобой. Незримый. Совсем сосунком попал в духовное училище, охотно учился. Детская душа нежная, Бог в нее легко входит, хорошо все обустраивает. Душа растет, цветет красиво. Правда, сатана и тогда наведывался – Виссарион, Бесо, отец родной. Бил, издевался, чтобы злу научить. Добился своего, научил. С малых лет почуял в себе Иосиф приступы ярости. Бесо его ломал – не быть тебе священником, а он боролся, не сдавался – буду! Упорным стал, несговорчивым. Мстить научился. Однажды в отца нож бросил, такая ненависть была. Но Бесо умер, не добился своего. Борьба кончилась. Бог опять душу согревал. Иосиф в училище отучился и в семинарию с желанием пошел. Мать этого хотела, а мать знает, чего хотеть. Думал, знания получать будет, к Богу приближаться. Но там – все наоборот. Монахи семинаристов ненавидят, преследуют. Святое Писание не разумом, зубрежкой вбивают, чуть что – сразу в карцер. Бога по-настоящему никто не почитает. Слежка, доносительство. Неправильные были порядки. Душа как птица в клетке стала. Стихи хотел писать, книги великих писателей читать, про политику узнавать, ничего не разрешали. Тогда в кружок первых марксистов вступил. Святое Писание забросил, зато рукописный перевод «Капитала» вдоль и поперек выучил. Жизнь в семинарии совсем опостылела. За неявку на экзамены его отчислили, да туда им и дорога.
Думал, раз теперь в революцию подался, то пути с Богом разошлись, а нет. Хоть в религии разочаровался, но от Христа отказаться не мог. В диалектике концы с концами без Бога не сходились. Потому что если нет абсолютного добра, то не должно быть и ее противоположности – абсолютного зла. А оно было. Повсеместное, всепобеждающее, наглое. Иосиф знал, что абсолютное добро есть и когда-нибудь победит. Но он не умел ждать. Хотел бороться со злом, а бороться надо только в рядах марксистов, другие не подходят. Болтуны, разбойники, дураки. Марксисты подходили, но они отрицали Бога. Пришлось выбирать: марксизм или Бог. Иосиф выбрал марксизм, а Бога спрятал. Потом часто заглядывал себе в душу, хотел увидеть Его. Понять, ушел или нет? Тогда еще Бог не уходил. Грехи маленькие были. А Он особое зрение дает, через него людей как на рентгене видно. Очень разные люди становятся. Например, когда среди бакинских рабочих агитировал – их сразу видно. Они ближе к Богу, потому что без раздвоения души. По совести жили, только в большой нужде. С ними хорошо было работать.
Вот руководящие марксисты – другое дело. Чуть ли не каждый в себе бесов прячет. На партийных съездах казалось: в театр попал, где лицедеи собрались. Без конца болтают, грызутся, сходятся, расходятся, предают друг друга, с охранкой сотрудничают, но все очень схожи. Козлиными бородками, непременными пенсне и жилетками. Заботились не столько о будущем пролетариата, сколько о своем месте в истории. Порой до смешного нелепо. Иосиф хорошую школу среди рабочих получил, рано понял, как соль земли выглядит. Эти фантазеры солью земли не были. Не верил он в их серьезность. Но надеялся: придет революция и они как прах с ног осыпятся. А заменят их настоящие делатели, которые соль земли. Такие как Сергей Киров, Серго Орджоникидзе, Симон Тер-Петросян. Много других.
Вот Ульянова всерьез воспринимал. Что говорить, боготворил поначалу. Хотя в фантазии его тоже не верил. Много раз у Ульянова теория и практика расходились. Но понял, как могуч этот человек. С самого начала увидел – если Ульянов получит власть, то схватит историю за хвост. Так и случилось. Ульянов поднял власть с питерской мостовой. Не он ее ронял, но он ее поднял. С того момента история оказалась в его руках. Уж коли, схватил – не отпустит. Иосиф долго не входил в близкое окружение Ульянова, до самой революции. Даже до гражданской войны. Но когда вошел, то спрятал Бога на самое дно своей души. Потому что Ульянов был беспощаден к вере. Странное дело. В других вопросах он старался действовать убеждением. Спорщик был замечательный, любого убедит. Но при упоминании о Боге и священниках его начинало трясти от ненависти. Одобрил террор против церкви. Троцкий и Свердлов за это дело взялись. Ненужный был террор, но Иосиф тогда молчал. Знал – только слово скажет против – в порошок сотрут.
В ту пору Иосиф думал, что пройдет много времени, пока он сможет открыть перед миром своего Бога. Если, конечно, Бог не покинет его. Ведь вместе с Ульяновым ему придется совершать много смертных грехов. Так устроен мир, великие дела не свершаются без великих грехов. Но ему казалось, что эти грехи будут искуплены великим итогом его дела.
Иосиф надеялся, что это станет очевидным всему миру. Но так и не дождался этого часа и теперь умирал в одиночестве. Он давно нарисовал себе картину своего ответа на Страшном Суде и даже предугадал свое наказание. Не зря же учился в духовной семинарии, читал святых отцов. Но с приближением смерти все стало складываться не так, как думал.
А смерть пришла неожиданно. Что было ее причиной, Иосиф не мог понять. Может быть, кровоизлияние. Может быть яд. Он никогда не забывал о возможности убийства. Сам к
