Потому что если в мире и происходит умножение добра, то всё же не от того добра, которое с «кулаками», а от того, что способно тронуть человеческое сердце.
Мир, изображенный Гюльнар Мыздриковой, близок миру прозы Д. Лондона и Э. Хемингуэя, с его суровой поэтикой и героями – немногословными, внешне грубоватыми, но внутренне отзывчивыми и надежными людьми. При этом автор вовсе не идеализирует их, она просто и наглядно показывает, как такие характеры формируются. Другая тема рассказов Мыздриковой – загадочные совпадения в жизни людей, которые ощущают потребность в любви даже в пустынных и диких горах Приохотья, где осуществляют геологическую разведку. Речь идет о двух мирах, определяющих жизнь человека – прошлом и настоящем. Герой рассказа «Два залива», хирург, оперировал много лет назад на Чукотке героиню другого рассказа Мыздриковой, «Песня про зайцев». Теперь они встретились на средиземноморском курорте, пытаясь припомнить, где они уже виделись. Оба живут Москве и даже, как оказалось, на одной улице. Здесь, на курорте, на берегу залива, доктор видит другой залив, Чукотку, полярное сияние. «Он не боялся медведей, ходил на рыбалку, откапывал занесенный снегом вход в дом, ждал первых лучей солнца весной и первых заморозков осенью. Но делал это как-то отстраненно, не отдавая всего себя этому. Он любил книги и вместе с героями проживал чужие жизни». Теперь же ему предстоит встреча со своей, настоящей жизнью.
Проза Алексея Контаря (Смирнова) тоже напоминает рассказы Хемингуэя и Лондона. Вошедший в сборник рассказ о снайпере, у которого даже название хемингуэевское – «Со всеми это кончалось одинаково», продолжает тему дипломного сборника Контаря – «Морские волки». Жизнь, описанная в этих рассказах, таит в себе много опасностей и лишений, но зато полна незабываемых ощущений. В рассказе «Дело-то житейское» герой, охотясь на Фиджи за кораллами, попал в отлив и не может вернуться на берег. Ему целую ночь надо продержаться на воде, стараясь, чтобы не отнесло в океан: «Сил больше не было. Я тонул. С каждым вздохом я заглатывал немного морской воды, выплюнуть ее обратно всю не было сил. Давно стемнело, я потерял из виду своего приятеля. Часов через шесть мне стало всё равно – умру я в океане или выплыву. Я лежал в черной и непрозрачной воде и думал только об одном: как будет больно моей матери». Но нельзя сказать, что Контарь – лишь эпигон Хемингуэя или Лондона, каких в нашей литературе было, наверное, тысячи, поскольку в повествовательной манере Контаря преобладает юмор. Есть у него и своя специфическая образная система, проявляющаяся, в частности, в его морских пейзажах: «Море было спокойно. Включив свои автопилоты, по океанской дороге ровно, как мишени в тире, шли груженные по ватерлинию океанские исполины».
Произведения Людмилы Комаровой в начале обучения на ВЛК были несвободны от влияния Зощенко, Хармса, молодого Булгакова. Но уже тогда они не являлись прямым подражанием классикам юмора и сатиры советского периода, скорее, их можно было
