в поле не пью. Вообще. Что—то вы разгулялись не на шутку. Разве можно сейчас?
– Можно. Смена едет!
– Какая смена, когда водила в запое?
– Трактор завтра придет, однако…
– Откуда вы знаете?
– Радио! – оленевод гордо показывает мне черную коробуху рации, перевязанную изолентой.
Понятно. Мне про трактор ничего не сказали, троглодиты. Ну, ничего, зато прогулялась…
– Выпей, Наталья Захаровна, не обижай! Или не угодил чем?
– Все хорошо.
– Странная баба. Оленей вытащила, а водку не хочет!
– Чаю еще хочу.
Семейство Бельдыевых в полном составе: сам, жена, двое сыновей, дочка, да еще сезонный помощник – сели в кружок, как индейцы, и неторопливо закурили. Да, что-то в них было от тунгусов, пришедших на север с востока. А тунгусы, известно, имеют одни корни с индейцами.
Хозяин с почетом передал мне трубку, я вежливо отказалась. В молодости еще можно подцепить сифилис через общий стакан, но сейчас—то уже мозги есть!
Да и не курю я…
– Захаровна, шкуру возьмешь? В подарок.
– Тяжелые они, эти шкуры, и воню… в смысле, зачем мне? Я дома на диване сплю, под одеялом.
– Бери рога! Красиво!
– Не надо, дома от них уже деваться некуда.
Бельдыев задумался, потом отцепил от пояса нож и протянул его мне:
– Нож бери. Хороший нож! Отец сам делал. Ручка – моржовая кость. Такой нигде не купишь!
Вместо ответа я задираю штормовку и вытаскиваю свое единственное оружие:
– Во!
– Ай… Твой лучше… – почти сердито говорит оленевод, разглядывая мою знаменитую финку.
– Это тоже от отца.
Василий хмуро запихивает любимый мясорез обратно в ножны:
– Захаровна, так нельзя. Все скажут – я неблагодарный! Тогда оленя тебе дарю. Забирай любого!
– Спасибо, конечно… Но куда мне целый олень? В рюкзак не засунешь, и верхом не поедешь. Оставьте себе.
– Плохо…
– Что плохо?… – я согрелась, клюю носом и уже плохо соображаю.
– Кольцо не носишь? – спрашивает вдруг Бельдыев с хитрым прищуром.
– Кольцо?..
Гляжу свои грязные, в царапинках, пальцы – колец там, понятно, никаких нет.
– Ты ведь замужем?
– Не—а. Пять лет как развелась.
– Э-э! Такая молодая баба – не замужем?! – растерялся оленевод. Помолчав, он поцокал языком:
– Ай—ай. Нехорошо это, без мужа.
Василий долго и вдумчиво курит, глядя на бледный огонь костра, а я лениво размышляю: сорок лет – это уже старость, или все же еще молодость?… Наконец, не придя ни какому соглашению, осмеливаюсь нарушить северную тишину:
– А как
