обиженно засопел, помедлил и сполз вниз.
– Занимай плацкарту, Цыганенок! – велел Каряга.
Иван понял, что Арбуз освободил место для него. Мелькнула мысль: каверзу задумали. Но каверзней того, что уже было, вряд ли что могло произойти. Потому он, хоть и с опаской, забрался наверх и притих.
Подушки и тюфяки у всех были набиты соломой. А пахану видать, положена постель мягче: его ватный матрас был в такую же полоску, как и бухарский халат. И подушка отличалась от остальных перовой набивкой.
Каряга вытащил откуда-то истрепанную серую книжку и сунул Ивану:
– Тискай роман! – «роман» он произнес с ударением на первом слоге.
«Турецкоподданный Остап Бендер шел по Дерибасовской на деловое свидание к Марусе Золотой ручке…»
С обаятельным мошенником Остапом Бендером Иван познакомился в ремеслухе. И даже мысленно примерял себя к нему, догадываясь, что не та мерка. Великоват был костюм великого комбинатора для Ивана. Одежка Шуры Балаганова подходила больше, но все же, как представлялось Ивану, была тесновата. Веселых мужиков сотворили Ильф и Петров… Однако в романе, который он «тискал» по велению Каряги, не было никого из знакомых, кроме самого турецкоподданного. Зато появились аристократ и мерзавец Рокомбойль, контрабандист Беня Аронович и красивая бандитка Маруся Золотая Ручка.
Книга была отпечатана на синеватой бумаге и с кучей грамматических ошибок, бросавшихся в глаза даже Ивану, у которого со школьной грамматикой были не шибко товарищеские отношения. По первости он даже запинался, поражался мысленно тому, что встречает их в печатном тексте. По его разумению, все, что напечатано, не должно подлежать сомнению. А тут попадались и обкусанные слова, и матерщина.
События в романе разворачивались завлекательные, с погонями, тайником в трости и ярой ревностью Маруси Золотой Ручки. Иван увлекся, начал сопереживать героям, забыв про свое незавидное положение. Даже стал оттенять речь каждого особой интонацией, так, как это ему виделось. Он не заметил, как Каряга, лежавший до того на спине, развернулся к нему, как проснулись двое ближних сокамерников и тоже стали слушать.
Чтение прервала побудка. Иван с омерзением оглядел Афишу – толстомордого, бледного, вялого.
– Бобер, – сказал про него Каряга. – С мертвяков копил.
После переклички и капустной тюри на завтрак заключенных по двое стали выводить из камеры на внутренние работы. Иван тоже собрался. Одного Карягу развод почему-то не касался. Он сидел на нижних нарах в своем халате, безучастно наблюдая людскую суету. Потом сказал выводящему:
– Новенького оставь!
И тот безоговорочно отодвинул Ивана от жаждущих света божьего, будто слово пахана было для него приказом.
Отправив зэков, он вернулся. Отпер ключом похожее на бойницу окно под потолком. Сообщил Каряге:
– Мокроссычке и блиноделу (Блинодел – фальшивомонетчик (жарг.) – подогрев.
Бренча
