прощальное:
– Поем Воскресение Его, распятие бо претерпев, смертию смерть разруши!.. – и почти безо всякого перехода, обратился к приблизившемуся представителю власти: – Вот он – я! Бери последнего священнослужителя!..
Ивана вызвали поздним вечером. Следователь, с тонкой шеей и длинными руками, спросил фамилию, имя, отчество. Заполнял протокол медленно и очень разборчиво. Протянул Ивану:
– Подпиши.
Иван тут же вознамерился подписать, но тот остановил его:
– Прочитай сначала, обормот.
«Обормот» прозвучало вдруг для Ивана музыкой, разорвало казенную нудность, и он, помимо воли, расплылся в улыбке. И следователь улыбнулся, голова его при этом склонилась на бок, ровно бы он дал отдых шее.
Иван прочитал. Все было написано правильно. Расписался. Спросил:
– А когда меня судить будут?
– В зону захотел? – в голосе следователя опять прозвучала усмешка.
– Нет. Суд оправдает.
– А на меня не надеешься?
– Нет, – не решился соврать Иван.
– Домой готовься послезавтра. Нашли бархат, а шелк уплыл.
Иван даже растерялся от такой великой неожиданности. Сердце заколотилось так, что, кажется, самому стало слышно. Какие-то слова рвались наружу – «спасибо» или другие похожие, но вдруг напугался до конца поверить и напугался неверием спугнуть ясную надежду. А улыбка так и ползла по лицу; и вовсе не в такт ей, не шибко понимая, о чем говорит, спросил по-деловому:
– Где нашли-то?
– Много знать будешь – такой же, как я, станешь.
– Может, вы меня сейчас отпустите?
– Подождешь. Завтра привезут Камаляна, я и побеседую с ним при тебе.
– Так это Камалян украл материал? – спросил он.
– Он и его сожительница.
Вот это было в самое темечко. Иван мысленно охнул, все его естество запротестовало: нет, нет! Не может быть, чтобы Ящерка – тоже! Или она нарочно заволокла его к тем дубкам? Неужели все ее слова были актерством?..
– Вот что, Иван Сверяба, – сказал следователь. – Слушай безо всякого суда мой приговор: вымыть весь коридор и этот кабинет. Вон в углу ведро и швабра… Да не вздумай сорваться, внизу охрана…
Последние две ночи и день были для Ивана самыми длинными. Из встречи с Камаляном почти ничего не запомнилось, разве что посеревшее лицо циркача и испуганные глаза, когда Иван, не совладав с собой, завопил:
– Ах, ты падла! – и приложился к его породистому носу и раз, и два.
Следователь, уронивший голову на бок, не торопился его остановить. Лишь когда тот оказался зажатым в углу, когда призывно промычал:
– Гражданин начальник!
Только тогда среагировал:
– Отвались, обормот! – и сухо, нудно, не вставая со стула, закончил: – За нетактичное поведение на очной ставке объявляю свидетелю
