Что он говорит? Она же вчера звонила. Ну да, вчера». Ирина взяла трубку, привычно по-деловому представилась:
– Ирина.
– Кто?
Голос Аллы. У Ирины перехватило дыхание. На том конце невыносимо долгая пауза.
Потом:
– А, это вы.
Алла с садистской радостью мучила ее:
– Две путевки на Мальдивы. В бархатный сезон.
Тогда лицо Ирины опять покрылось этими омерзительными багровыми пятнами, она ответила:
– Там всегда бархатный сезон.
Алла леденяще холодно, не презрительно – равнодушно:
– Что? А, ну да. Постарайтесь, чтобы у нас потом не было нареканий!
Теперь кровь, наоборот, оттекла от головы.
– Постараюсь.
– Я жду. – Повесила трубку.
«Паша что-то шепчет, а я не слышу».
– Ты… Такая родная. Вся моя, собственная.
«Алла… Волосы черные, словно выкроены из одного куска. Зубы блестят, мелкие, острые, осколки мрамора. Манит, манит, уводит у меня Павла.
Как увижу ее, сразу цистит. Без конца в уборную бегаю. Я ее убиваю все время, всегда, бесконечно. Что бы ни делала, как бы ни старалась отвлечься – я ее убиваю. Ночью в темноте лежу, во мне только одно: чем, как?
У нее кожа гладкая, бледная, в зелень отдает. Будет лежать в гробу, и тогда будут ею любоваться. А Павлуша смотреть не будет. Он не любит покойников, он их боится. Я знаю. Не сплю. Только об этом думаю. А сегодня… Что я делала на Белорусском?»
– Что с тобой, котенок? – ласково спросил Павел. Он стоял перед ней, не смущаясь своей наготы. Не чувствуя ее, не замечая.
«Я видела, как Алла его целовала. Втягивает в себя. Облила ему плечо черными волосами. По ним сбегали искры. Руки у нее мягкие, гибкие, без костей. Как змеи. Она его задушит.
Что он сказал? Говорит, она месяц не звонила. Как же так? А Мальдивы? Я же сама слышала голос Паши в трубке у нее за спиной: «Иди ко мне…» Вчера. А сейчас он говорит: пропала».
– Пошли кофе пить. – Павел потянул ее за руку. – Ну, вставай! Хватит валяться.
– Подожди! Платье надену. – Ирина старалась не глядеть на его наготу.
– Зачем? Жарища такая… – Павел стянул ее с тахты, развел в сторону руки, усмехнулся, любуясь ею. – Боишься меня. Ушки прижала. Прямо котенок, да и только. Мягенькая, послушная, и вдруг такое!.. – Он рассмеялся тонким смехом. – Женька просто обалдел, орет: «Тициан! Нет как его? Рубенс». Ну, положим, на Рубенса ты не тянешь… Скорее вакханка. Н-да, впечатление было! При свечах… Я заметил, голое тело, если немножко вспотеть, отражает свет. Особенно живот. Все очумели.
Он, ласково поглаживая, провел руками по ее бедрам.
– Ты что? – Ирина отшатнулась, мучительно стараясь понять, о чем он говорит.
«Нет, надо молчать. Выпытывать осторожно. Что при свечах? Вывалился какой-то кусок жизни. Надо вспомнить. Еще подумает, что я сошла с ума».
– Твой день
