, которые действительно очень интересно читать!
Жанна Тевлина знакома мне, прежде всего, как переводчица поэзии, которой присущи чувство языка и гармонии, редкое сочетание в наше суматошное время, когда все соревнуются в оригинальности формы и забывают о языке как таковом, равно как и о мысли, без которой нет литературы.
Шура двинул локтем и больно ударился обо что-то твердое. Резко обернулся и увидел рядом тележку с едой. Стюард, из новых соотечественников, виновато улыбнулся: «Sorry!» Шура понимающе кивнул, мол, сам виноват, нечего руками махать. Вот оно, оказывается, преимущество сидения в последнем ряду. Еду подадут первому. Но стюард уже грохотал своей тележкой в сторону передних кресел. Шура расстроился. Он не просил сажать его в последний ряд, он всего лишь попросил место у прохода.
Шура давно уже отказался от сомнительного удовольствия детских лет. Созерцание облаков в окно иллюминатора – занятие интересное, ну а если в туалет понадобится? Каждый раз просить соседей привстать, чтобы он мог протиснуться? И так полет не из приятных, а тут еще беспокоиться, что о нем подумают, если он вдруг попросит! Нет, эти испытания не для него. Хотя несколько отвлекают от основной думы. О том, что же будет с ним там.
Он не заметил, как тележка подкатила к предпоследнему ряду.
– Fish? Chicken?
Полная женщина средних лет, не задумываясь, ответила: «Куру, куру!» – и, выхватывая подносы, начала метать их в сторону своей семьи, состоящей из мужа и малолетнего сына. Шура подумал, что сын маловат для такой старой тетки, но официант уже предупредительно склонился над его креслом:
– Fish? Chicken?
Шура произнес с чувством собственного превосходства:
– Chicken, please!
– Chicken finished, only fish!
Интересно, зачем он спрашивает? Шура сорвался. В обычной ситуации он никогда бы не полез выяснять отношения, но нервы были на пределе, и он не смог сдержаться. Начал издалека:
– Listen, I bought the same ticket and I want…
Он вдруг с ужасом понял, что английские слова куда-то уплывают и он не может кратко сформулировать свою мысль, в целом довольно простую. И еще он вспомнил, что билет-то он не покупал, а получил от Сохнута, и сейчас стюард ему об этом напомнит. Хотя, с другой стороны, другие тоже не покупали! По Закону о возвращении всем репатриантам полагается бесплатный билет в один конец. И право выбора еды у него такое же, как у всех. А он не любит рыбу! Ну не любит, и все! И ведь за такие деньги! Он опять одернул себя, понимая, что сейчас неловко говорить о деньгах.
Стюард никак не реагировал и выжидающе смотрел на него, явно не испытывая угрызений совести. Шура молчал. Стюард достал поднос, аккуратно поставил на Шурин столик и тут же исчез со своей тележкой за шторками, отделяющими салон от служебного помещения.
И тогда Шуре стало страшно.
Предотъездные хлопоты помнились плохо, если не считать коробки с сервизом, которую он выбросил с балкона. Этому предшествовала длительная и бессмысленная ругань с мамой. Он раздражался, мама делала вид, что не замечает. Он попросил ее замолчать. Тогда она начала припоминать ему все его прегрешения, и он понял, что должен прекратить это сейчас, немедленно. У балкона стояла запакованная коробка с посудой, загораживала проход. Шура подошел к двери, механически нагнулся, поднял коробку и вышел на балкон. Мама даже не успела ахнуть.
Потом всю ночь ждали милицию, но никто не приехал. Хотя, с другой стороны, никто и не пострадал, слава богу. А остатки сервиза он быстренько собрал с асфальта, когда стемнело, и оттащил на помойку. Мама говорила, что, наверное, он прав и ему действительно надо ехать от греха подальше, иначе он тут таких дел наворочает, что в лучшем случае сядет, а в худшем – она даже думать не хочет.
Шура по привычке хотел объяснить, что это именно она довела его до такого поступка – неужели она этого не чувствует? Но накатило бессилие, и он так ничего ей не сказал.
В аэропорту Бен-Гурион, бывшем оплоте израильской военщины, было малолюдно, но как-то суетно и беспокойно. Регулярные пассажиры быстро исчезали, а кучку репатриантов, довольно немногочисленную, попросили не расходиться и подождать куратора. Шура увидел в толпе толстую женщину с семьей, съевшую последних кур. Они о чем-то тихо и нервно переговаривались, а мальчик постоянно норовил отойти от группы. И тогда тетка кричала: «Слава, кому сказали!», и мальчик так же молча возвращался на место. Вид у всего семейства был непрезентабельный, и Шуре стало неловко от своей причастности к единой с ними миссии. Он вспомнил слова Борцова: «Едет одна Жмеринка!» Шура тогда спорил, распалялся, называл фамилии отъехавших москвичей, очень достойных товарищей. Борцов сказал: «Жмеринка все равно больше».
Шура начал выглядывать в толпе москвичей. Москвич москвича не может не узнать. Взгляд
