к стене и потёр ладонью лоб, пытаясь прийти в себя от очередного оглушительного известия.
– А Ляля? Она тоже агент ГПУ? – чуть слышно спросил он, чувствуя, как лоб покрылся испариной.
– Этого я не знаю. Но она жена своего мужа, для меня этого достаточно.
– Она – наша сестра, – ответил Родион. – Впрочем, спасибо за предупреждение. Я учту…
– Если всё-таки решишься пойти к ней, то иди на Арбат, в Вахтанговский театр. Большую часть времени Ляля проводит там.
– Спасибо.
Уже на пороге он, как в далёком прошлом, чуть приподнял сестру и расцеловал в обе щёки, влажные от слёз:
– Прощай, Варюшка! Дай Бог, чтобы молох обошёл тебя стороной…
Тяжело видеть пепелище отчего дома, тяжело видеть осквернёнными дорогие могилы и любимые с детства места. Но ещё тяжелее видеть близких людей, примирившихся с ложью и приспособившихся ко злу, превращающихся в покорные винтики чудовищной машины.
Всё же следовало испить чашу до дна. И, несмотря на предупреждение сестры, Родион отправился прямиком в театр Вахтангова. Впрочем, и туда он не рискнул зайти, предпочтя два часа прогуливаться по Арбату, ожидая появления Ляли и надеясь, что она будет одна.
Надежда оправдалась. Постаревшая Ляля одиноко спустилась по ступеням, на ходу закуривая папиросу. Годы сильно состарили её, но ещё больше – надломили. Поникшие, ссутулившиеся плечи, старушечье, лишённое лоска платье, седеющие волосы, собранные в пучок, очки в ужасной, уродливой оправе… Но главное – усталость, измождённость в каждом движении, словно всякий шаг она принуждает себя делать, собрав в кулак всю оставшуюся волю. А ещё – страх, заставляющий её с болезненной тревогой озираться по сторонам, оглядываться. Кого боится она – жена красного командира? Что так непоправимо изломало её, побило, не оставив живого места?
– Ляля!
Нет, она не отпрянула, как давеча Варюшка, не побледнела – и без того пепельно бледным было её продолговатое лицо. Только медленно поправила очки, закивала головой, глухо проронила:
– Я всегда знала, что ты жив. Сперва чувствовала, а несколько лет назад Жорж устроил пьяный скандал… Всё кричал, что из-за меня его расстреляют. Я сначала не поняла, а потом выяснилось, что его вызывали. Туда… И рассказали про тебя. Про побег, про то, что ты теперь в Европе, и как ты опасен для них… Они боятся… Свидетелей, вредителей, друг друга… Неизвестно, кто ещё больше боится: мы или они… Поэтому они такие злые… Бедный Жорж очень испугался такого родства. А я обрадовалась… Тому, что хоть один из нас, из Аскольдовых, остался человеком… Я никому о тебе не сказала. Все тебя считали мёртвым. А на деле ты единственный был живым, тогда как мы все – давно умерли… Нас нет, от нас остались лишь тени… – Ляля говорила быстро, изредка судорожно сглатывая воздух и гладя куда-то не то в сторону от Родиона, не то сквозь него, будто бредила.
– Ляля, что с тобой? – тревожно спросил Родион.
Сестра с заметным трудом, наконец, сфокусировала рассеянный, больной взгляд на
