мои пальцы… Но вот рывок по команде, я бегу за ускользающей радостью и то тяну на себя, то отталкиваю заваливающуюся на разные стороны и отчаянно вихляющую передним колесом машину, пока она всё же не пересиливает меня и под режущий Милкин визг не валится на песок… Тогда я подскакиваю те полшага, на которые отстал, помогаю Милке подняться и имею право ладонью чистить её платье, беззастенчиво касаясь всех частей тела… Милка не отстраняется. Она поднимает руки, поправляет разметавшиеся волосы и поддувает их снизу резкими выдохами, направляемыми вытянутой и загнутой для этого чуть вперёд и вверх нижней губой…
– На, прокатись, – говорит мне Милка и толкает носком сандалии велосипед, но я продолжаю чистить её юбочку.
Я не хочу. Не хочу убирать свою руку, не хочу, чтобы стояла здесь одна! Мало ли кто сейчас появится и подойдёт к ней?!. Я стараюсь не разгибаться, потому что моя голова ей по плечо… Ей уже, наверное, двенадцать, а мне… будет десять… я хочу подрасти скорее… Она опускает свои руки, стряхивая мои вниз…
– Не хочу больше! Бери его, Додик, – она опять толкает «Мифу» ногой, – и пойдём до Овражков.
Мне не нравится, что она так обращается с велосипедом, и теперь очень хочется прокатиться, но от такого предложения прогуляться вдвоём до дальней деревни на опушке леса может отказаться только полный безумец, и я качу вслед за уходящей Милкой её сокровище. Она проскальзывает в свою калитку и по узкой дорожке, обсаженной смородиной, идёт к терраске. «Поставь его здесь», – говорит она и резко оборачивается. Я не успеваю затормозить, колесо прокатывается мимо неё, а я всем лицом с ходу налетаю на её грудь! Руки разжимаются, «Мифа» с грохотом снова летит на землю, а Милка откидывается назад, ещё дальше закидывает голову, заливается смехом и держится за мои плечи, чтобы не упасть тоже… Я задыхаюсь, кружится голова, и так хорошо! Я улетаю, улетаю на «Мифе» в заоблачные выси! И всё же мы вместе валимся: она назад, на спину, и утягивает меня за собой…».
Звонок буквально обрушился на них, разорвал всю картину и возникшую невыразимую ниточку, которая потянулась далеко-далеко назад, о чём Додик и не догадывался… Лысый слушал сидящего напротив мальчишку и сам уносился в детство, в свою деревню, где велосипед, не такой, конечно, а простенький, тяжеленный тульский с обычными шинами, тонкими зелёненькими полосочками по чёрному лаку на раме и ободах колёс казался невероятным и недостижимым богатством… Даже для их семьи, сначала зажиточной, а потом всё больше и больше хиревшей…
После всех законных грабежей, организованных властью, отец был уже готов бежать в дальние края, где ему, казалось, можно затаиться и переждать смутные времена… но слишком долго раздумывал и не успел… После его ареста мама сильно болела, и смерть младшего брата от бескормицы и отсутствия денег на лекарства подкосила её… Старший ушёл ещё раньше, до всех
