свою очередь посмотрел на него.
– Ты, никак, жалеть меня прибежал, что ли? Ты чего, Саня?
– Ну да, тебя, пожалуй, пожалеешь, бугая такого! – уклончиво ответил Турецкий. – Тут впору о своей собственной шкуре заботиться, а ты все о себе да о себе, любимом… Ты лучше скажи по старой дружбе – что происходит-то? На каком мы сегодня свете?
– А что такого особенного происходит? – невинно изумился Меркулов.
– Да ты чего Ваньку-то валяешь, Костя? Ты мне еще лапшу на уши повесь, будто ничего не знаешь о снятии Бирюкова!
– Ну, знаю. Не пойму только, тебя-то что взволновало?
– Так ведь он же твой назначенец, Колька-то Бирюков, разве нет? Разве не ты, старик, курируешь это долбаное «кремлевское» дело? За него же, за дурака, беспокоишься, а он…
– Ага, значит, все-таки пожалеть пришел!
– Ладно тебе! Жалеть, сочувствовать – это все слова. Во-первых, пришел спросить, не нужно ли тебе чем помочь. Если мы со Славкой можем тебе помочь – ты скажи. За нами, как понимаешь, не заржавеет. Это одно. А во-вторых, пришел я к тебе, чтобы понять – с твоей, конечно, высокоумной помощью, – мы что, снова в прошлое возвращаемся? Нет, ты морду-то не вороти! Могу я тебя, блюстителя закона, спросить об этом? Ведь что выходит: раз начальство ворует – ты его трогать не моги! Генеральный зацепил верхнее начальство – его раз, и скинули. Ты назначил следователя, только он к жареным фактам всерьез приблизился – его раз, и на заслуженный отдых. А теперь вот тебя через коленку гнуть будут, верно? Мигнул кто-то в Кремле – и нету никакой наверху коррупции, и нету уворованных у казны, у народа сотен миллионов долларов.
Меркулов поймал себя на том, что слушает друга с каким-то явно мазохистским удовольствием: знал, что Саню надо бы остановить – ведь наверняка у него в кабинете уже стоит прослушка, во всяком случае, такое вполне возможно, долго ли сунуть тут куда-нибудь «жучка», – но, честное слово, не хотелось прерывать все эти страстные словоизвержения. Ведь точно так же, наверно, выпускал бы пар и он сам, если бы сидел не в своем кабинете, а где-то еще, да за кружкой пива…
Так что внезапно затрезвонивший на его столе городской телефон был в этой ситуации даже каким-никаким спасением: звонок если и не помогал с ходу разрядить обстановку, то, по крайней мере, остановить монолог Турецкого смог сразу же. Надо же, Саня-то! Завелся, как комсомолец! Молодой еще, черт! Но на всякий случай Константин Дмитриевич все же поднял руку, призывая друга помолчать, пока он беседует.
– Константин Дмитриевич, – услышал он голос секретарши, – я не стала сразу докладывать, думала, что это не очень важно. Вам уже третий раз звонит какой-то ветеран, говорит, что он друг вашей семьи, и просит уделить ему всего две минуты. Что мне ответить?… Очень человек просит…
– Как его фамилия? – спросил Меркулов, машинально переворачивая листок стоящего перед глазами перекидного календаря и глядя, чем расписан сегодняшний день.
– Краснов. Антон Григорьевич Краснов.
