одошел к окну. Ближний пригород Петербурга нехотя пробуждался, хотя людей и машин на главной улице еще было мало. На небе – ни облачка, а столбик ртутного термометра, прикрепленного к оконной раме, уже подкрадывался к 21 °C.
«Похоже, сегодня опять будет жуткая жара», – решил Андрей Семенович.
Можно прилечь и поразмышлять, что делать. С планами на несколько следующих недель все было ясно: сначала – короткая командировка, затем – отпуск. Целых три недели он проведет с семьей. Возьмет жену, обеих дочерей, пятилетнюю внучку – и на Майорку, к любимому и ласковому Средиземному морю. Он планировал как можно меньше сидеть в номере, общаться с офисом и лабораторией, а все время уделять родным, особенно внучке, отношения с которой пока не очень складывались. Они редко виделись, а если такое и случалось, то, как правило, после его привычного 12-часового рабочего дня, когда язык двигался будто несмазанная шестеренка, и говорить о чем бы то ни было получалось плохо.
Да и что он, 57-летний генеральный директор большой компании, доктор наук, заведующий научно-исследовательской лабораторией, прошедший через жернова постсоветского лихолетья, мог рассказать своей маленькой внучке?
Нет, Андрей Семенович Дымов вовсе не был скучным человеком, которому нечего сказать людям. Многие считали его эрудированным, интересным собеседником и хорошим рассказчиком. Научившись читать в шесть лет, он и в школе, и в университете, и позднее «глотал» книги одну за другой – в свободное время, которого с каждым годом становилось все меньше, а также выкраивая часы за счет сна и других… развлечений. При этом знания Андрея Семеновича отнюдь не были исключительно книжными. Опытом судьба его тоже не обделила. Но почти пятнадцать лет отчаянной борьбы за существование, на которую были обречены все, кто при советской власти занимался наукой, особенно отраслевой, иссушили его, сделали жестким рационалистом. Вот почему ему было трудно рассказать что-нибудь захватывающее пятилетней девочке.
Ничего, перед отъездом он просмотрит несколько сказок, до которых его Дашенька была большая охотница, и во время отпуска будет как можно чаще с ней общаться. Постарается растопить ледок в маленьком сердечке, подружиться с внучкой.
Андрей Семенович посмотрел на часы. Было 6.45.
«Вот черт, – подумал он, – еще час валяться, а никак не заснуть. Неужели до сих пор сказывается усталость после защиты?»
Около двух месяцев назад Андрей Семенович успешно защитил докторскую диссертацию, которую, в основном, писал в 1980-х. В те годы ему не дали бы защититься по конъюнктурным соображениям, а в 1990-е было не до защиты: приходилось драться за кусок хлеба для себя и своей команды.
Институт, в котором он работал, был основан в 1920-х годах академиком с мировым именем и в советское время гордо назывался головным. В начале 1990-х гордость и «головитость» испарились одновременно с прекращением государственного финансирования науки. Андрей Семенович с ужасом и страхом наблюдал, как население института сокращалось, все больше напоминая шагреневую кожу. Сначала одна за другой закрывались комнаты, где работали рядовые сотрудники, но завлабы, а также старшие и ведущие научные сотрудники по-прежнему приходили на работу к 9.15. Их звала многолетняя привычка и страх быть уволенными за прогул, как в советское время. Заставить этих людей не ходить на работу могла только организация платного входа в институт, да и то, наверное, одолжили бы, продали что-нибудь и ходили. Ведь работа была их жизнью, въелась в каждую клеточку организма и стала частью обмена веществ.
Так и сидели они с 9.15 до 17.00, боясь отлучиться с рабочего места, словно это имело какой-то смысл и значение. За счет арендных платежей генеральный директор начислял сотрудникам символическую зарплату, а они и ее боялись потерять, по-прежнему надеялись на чудо.
Вот раздается звонок секретаря генерального – зовут на срочное заседание ученого совета. Выходит Орлов, их генеральный директор, и говорит:
– У меня для вас хорошая новость. Пришла телеграмма из министерства, и в ней сказано, что по указу президента РФ нас начинают финансировать в полном объеме из госбюджета, так как страна осознала особую ценность таких людей, как мы, видит нас в авангарде строителей нового капиталистического строя, который сейчас создается.
Все с радостью и чувством собственной значимости, приодетые в костюмы, купленные еще до Горбачева (при нем деньги хоть и водились, да покупать уже было нечего), начинают с важным видом задавать вопросы. Интересуются тематикой, спрашивают, не мало ли денег отвалил им Борис Николаевич, принимал ли он решение лично или с чьей-то подачи, сыграли ли роль письма, которые они отправляли в разные инстанции в несметных количествах.
Однако 1990-е были не только лихими, но и жестокими. Телефон молчал, телеграммы от президента не приходили, Орлов на заседаниях ученого совета (если его можно было назвать таковым) требовал финансировать хотя бы свое крайне скудное существование, грозился всех выставить даже не за двери, а за ворота.
