2. Клодия. Хрустальный шар
2
Passer, deliciae meae puellae,
Quicum ludere, quem in sinu tenere,
Quoi primum digitum dare adpetenti
Et acris solet incitare morsus,
Cum desiderio meo nitenti
solaciolum sui doloris,
Credo, ut tum grauis ardor;
Сarum nescio quid lubet iocari
Et ecum ludere sicut ipsa possem
Et tristis animi leuare curas!
…
Tam gratum est mihi quam ferunt puellae
Pernici aureolum fuisse malum,
Quod zonam soluit diu nega
2
Воробей, радость моей детки,
С кем играет, с кем нежна настолько,
Что послушно подставляет палец,
Для жестоких, яростных укусов,
Чтобы томление ее притихло.
Любимая не знает лучше шутки
И забывает все свои печали,
Веря, что так жар уймется,
Развлекается, словно все может
И скорбную душу оставляют беды.
…
Словно героическая девочка
Золотым яблоком срываясь
С ветки, когда дует ветер.
60 год от Рождества Христова в год консульства Квинта Цецилия Метелла Целлера.
Среди молодых поэтов Рима, блиставших красотой, юностью, остроумием, изысканно или подчеркнуто просто одетых, похожих на рой ангелов, с выбившимися, как бы нечаянно, кудрями, акцентированно длинными локонами в пику нынешней римской моде на короткие стрижки; с архаичными прическами, почти женственными; ухоженными руками, унизанными восточными перстнями с тайными, эзотерическими значениями, Катулл был похож на воробья.
Все древнее и таинственное имело особенное значение в этом кружке молодых гениев, как, впрочем, и все новое.
Среди молодых поэтов Рима Катулл выделялся своей обычностью, какой-то безыскусной простотой, как бы отказом от любой игры.
Казалось, Катулл и не заботился вовсе ни о своей красоте, ни о красоте своих ямбов.
Но странное дело, он умел каким-то образом превращать все в фон, на котором он просто светился своей обычностью.
Он умел жить так, что все подчеркивало его – обычного человека.
И эта его обычность, простота и почти дерзкая безыскусность, наряду с какой-то невероятной фанатичной приверженностью к истинному, и создавало ему тот особый ореол, в котором сияла его необыкновенная слава – просто обычного человека, обычного поэта обычной жизни.
Но ему было невозможно не верить. В нем убеждало все.
Его меткие эпиграммы, короткие и едкие, были уже хорошо известны в Риме. Их цитировали, учили наизусть.
Маленькие эротические стихи, изящные и шутливые, очаровывали простотой, чувственностью и прозрачным трезвым взглядом на жизнь. Каким-то образом, ему негласно присвоили звание первого поэта Рима, что как-то не умаляло достоинства других молодых или официально признанных в Риме поэтов. Он настолько не был похож ни на кого, что соперников не было.
Он был один.
В этот день Клодия собиралась особенно тщательно. Не ожидалось ни приемов, ни праздников, но с самого утра она отчего-то вызвала парикмахера, лучшего в Риме мастера, услуги которого она предпочитала остальным.
