ода «Она»{2} – высокий, поджарый красавец со зловещим, конечно же орлиным профилем.
В фильме «Она» этот великолепный злодей шевелил костлявыми пальцами, извергал проклятия, вызывал желто-зеленое пламя, лишал жизни рабов и насылал на мир землетрясения.
После этого, уже «на свободе», он разъезжал в трамвае по Голливудскому бульвару, невозмутимый, словно мумия, и безмолвный, как одинокий телеграфный столб.
О чем это я? Ах да!
Для меня это был третий сеанс. В то утро психиатр позвонил мне сам и завопил:
– Дуглас, черт тебя дери, сукин сын, ты собираешься на кушетку или нет?
Имелось в виду не что иное, как ложе позора и унижения, на котором я корчился от предполагаемого комплекса еврейской вины и северо-баптистского стресса, тогда как психоаналитик время от времени бормотал себе под нос: «Махровый бред!», или «Идиотизм!», или «Убить тебя мало!»
Как видите, Густав фон Зайфертиц был весьма необычным специалистом по минным полям. По минным полям? Да-да. Твои проблемы – это минные поля у тебя в голове. Шагай по ним вперед! Военно-шоковая терапия, как он сам однажды выразился, с трудом подбирая слова.
– Блицкриг? – подсказал я.
– Ja! – отозвался он с акульей ухмылкой. – Точно!
Итак, я в третий раз посетил его своеобразный, обитый металлом кабинет с округлой дверью, запиравшейся на немыслимую систему замков. Я брел, пошатываясь, над темной пучиной и вдруг почувствовал, как доктор окаменел у меня за спиной. Словно в предсмертной судороге, он втянул в себя воздух и тут же выдохнул его с таким воплем, от которого у меня волосы поседели и встали дыбом:
– Погружение! Погружение!
Я погрузился.
Опасаясь, что кабинет вот-вот столкнется с гигантским айсбергом, я скатился на пол, чтобы в случае чего забиться под кушетку на львиных лапах.
– Погружение! – выкрикнул старикан.
– Погружение? – шепотом переспросил я, глядя снизу вверх.
И увидел, как надо мной поднимается, исчезая в потолке, перископ субмарины, поблескивающий надраенной медью.
Густав фон Зайфертиц словно не видел ни меня, ни потертой кожаной кушетки, ни исчезнувшего медного агрегата. Совершенно хладнокровно, как Конрад Вейдт в «Касабланке»{3} или Эрих фон Штрохайм, дворецкий в «Сансет-бульваре»{4}… он… закурил сигарету, и в воздухе зазмеились каллиграфические письмена (его инициалы?).
– Итак, ты сказал?.. – произнес он.
– Нет, – возразил я с пола, – это вы сказали. Погружение?
– Я такого не говорил, – фыркнул он.
– Извините, но вы ясно сказали: погружение!
– Не может быть. – Изо рта у него снова вырвалась пара затейливых струек дыма. – У тебя галлюцинации. Почему ты уставился в потолок?
– Да потому, – ответил я, – что в потолке пробит люк, если, конечно, это не очередная галлюцинация, а за ним спрятан девятифутовый медный перископ немецкой фирмы «Лейка»!
– Послушать только, что несет этот юнец, – процедил фон Зайфертиц, обращаясь к своему альтер эго{5}, которое неизменно присутствовало на его сеансах в качестве третьего участника. Как только доктор переставал обливать меня презрением, он принимался бросать ремарки себе самому. – Сколько порций мартини ты влил в себя за обедом?
– А вот этого не надо, фон Зайфертиц. Я пока еще не путаю сексуальные фантазии с перископом. Ровно минуту назад потолок заглотил длинную медную трубку, верно?!
Фон Зайфертиц взглянул на свои огромные часы весом с фунт, понял, что обязан уделить мне еще полчаса, со вздохом бросил сигарету на пол и затоптал начищенным ботинком, а потом щелкнул каблуками.
Вам доводилось слышать звук мяча, отбиваемого настоящим профи, таким, например, как Джек Никлаус{6}? Бамм! Ручная граната!
Именно такой звук издали штиблеты моего германского друга, когда он щелкнул каблуками в знак приветствия.
Кр-р-рак!
– Густав Маннергейм Аушлиц фон Зайфертиц, барон Вольдштайн, к вашим услугам! – Он понизил голос. – Unterdersea-лодка{7}…
Я думал, он скажет «Doktor». Но нет:
– Unterdersea-лодка; командир.
Собрав последние силы, я поднялся с пола.
Еще раз Кр-р-рак! – и…
Перископ как ни в чем
