ки получает увольнительную. На этот раз увольнительная совпала с самым благодатным временем – с весной и с апрелем! Солнце, лужи, а, главное – красавицы-сучки на каждом углу. Ну, Пегас первым делом каждый угол пометил, чтобы все в округе знали, что появился он, Пегас, симпатичный кобель-четырёхлетка, практически овчарка, если не заглядывать в паспорт, которого у Пегаса всё равно нет.
Полторы недели наш милый пёсик предавался откровенному блуду на глазах у всего населения посёлка, включая стариков, женщин и детей. Год воздержания – это вам не недельку перед Пасхой попоститься. Жена всё говорила – привяжи его, да привяжи! А у меня что? – нет сердца, что ли? – Пусть кобелёк гуляет, когда ещё ему такая радость выпадет… Как мужчина я его понимал. А у Пегаса в эти дни ещё и со слухом что-то случилось: зовёшь его, зовёшь, а он ни ухом, ни даже кончиком хвоста не шевельнёт. И смотрит совершенно в другую сторону, а если и в мою, то как-то сквозь, будто через пустое место. И так – около двух недель.
Потом пришёл. Голова виновато опущена, глаза прячет, хвостом повиливает, но как-то неуверенно. Чего, Пегасик, – спрашиваю? А он и говорит: – Дядя Саша, а вы от меня не отказались?.. – Что? – я, естественно, переспросил. Вопрос был несколько неожиданным. – Дядя Саша, повторил мой славный пёсик, – а я у вас ещё работаю?..
А!.. Вот оно в чём дело. Если бы я гонялся за Пегасом, если бы я его уговаривал вернуться домой, то всё бы для него выглядело нормальным. Хозяин должен беспокоиться, бегать за собакой, если она отвязалась. А я вдруг предоставил своему псине ничем не ограниченную свободу и, если уж он оторвался, то пусть отрывается по полной. Это-то его и встревожило. Пегас решил, что его услуги больше не нужны, а с работой у нас в посёлке паршиво. Вон – мужики всю зиму в отпусках без содержания на печках провалялись. Кого не устраивает – тех могли и вовсе уволить. Пегаса от таких мыслей даже в дрожь бросило. Он даже с Пальмы соскочил, хотя обещал ей показать небо в алмазах, и опрометью побежал домой.
Проверить страшные подозрения можно было только, если напрямую поговорить с хозяином, дядей Сашей. Увидел его, несмело, бочком, подковылял. Хвост подключил, чтобы уважение к дяде Саше издалека было видно. Хотел начать со вступления – мол, нынче на бескунак, на казахский праздник, что-то дождя не было, лето будет сухое, – да сбился. И так, напрямую и брякнул: – дядя Саша, а вы от меня не отказались? Я ещё у вас работаю?
Ну, что я ему, шельмецу этакому, мог ответить? Ну, засмеялся. Погладил: – Да ладно… коллега… Никто от тебя не отказался… Ты нам очень нужен!..
И я пошёл к собачьей будке. Пегас, естественно, следом. Потом даже меня обогнал, подбежал к ошейнику и лёг рядом, голову покорно положил на передние лапы: привязывайте, мол, меня, дядя Саша. Даже добавил: – Каюсь, виноват, больше не буду…
А потом, когда я надел на него ошейник, Пегас вскочил, приосанился, как будто на него милицейскую форму надели и ещё дали кобуру от пистолета. И, зорко, бдительно оглядев по сторонам горизонты, грозно несколько раз гавкнул. И посмотрел на меня. И я ему сказал: – молодец, Пегас. Потому что он ожидал похвалы за свой наглядный профессионализм.
И ещё он ожидал положенной ему за службу каши. Которую никто не мог так мастерски запаривать и заправлять старым вонючим свиным салом, как его любимый хозяин, дядя Саша.
Марсик
Марсик был у нас дворнягой лайковой породы. Небольших размеров, рыжий, лохматый, с жизнерадостной улыбкой на морде. Марсик был другом моего детства. На нашем краю жили вокруг меня одни девчонки, а – какие из них друзья?..
Основное время Марсик проводил на цепи, это была его работа. Но иногда я снимал с него ошейник, и мы уходили гулять далеко в степь.
А в степи, на каждом шагу, суслики. В школе меня настойчиво учили, что суслик вредитель полей, и его нужно уничтожать.
Поэтому, когда один из сусликов, прямо у нас с Марсиком, на глазах, побежал по бурьянчику и скрылся в норку, мы тут же бросились за ним.
Казалось, что норка совсем неглубокая, и что её совсем нетрудно раскопать. А потом достать суслика и убить.
Я ещё нашёл палку, чтобы удобнее было расковыривать землю, и мы принялись за работу.
Говорю «мы», потому что работа у нас с Марсиком шла на-равных. Вначале копал я. Расковыривал, разгребал землю, отбрасывал её назад. Потом, когда уставал, я отходил в сторону, и за дело принимался Марсик. Его передние лапы мелькали в норе, как ротор, земля отшвыривалась дальше резким движением лап задних. Временами Марсик останавливался, вглядывался вглубь норы, потом засовывал туда нос, что-то вынюхивал, фыркал и снова приступал к работе.
Потом уставал Марсик и, пятясь, отходил в сторону, уступая мне место.
Я продолжал делать всё то же самое, что и мой
