мрачной и мужественной, а не изнеженным утонченно-коварным Востоком.
Улентари – тоже Восток, пусть куда ближе, чем Тиккайнай и Хетендерана. Но дух Востока там уже силен. Полагаю, Эррет так быстро покинула Улен не только потому, что всегда управляется с делами споро. «Встретить Эррет? – подумал я. – Хорошая мысль. Если я пойду пешком, то попаду на авиаполе как раз к ее прибытию. Как давно я последний раз просто гулял по улицам...»
Исчерканная страница блокнота, брошенного на подоконник, поманила неожиданно разборчивыми буквами. Перо лежало поперек строк. Под блокнотом был дайджест утренней прессы, угловатые газетные заголовки виделись мне простыми узорами на дешевой бумаге: я разучился читать газеты с тех пор, как это стало обязанностью. Но каллиграфический почерк Эрдрейари приказывал разобрать написанное, и, почти стыдясь своей неучтивости, я пробежал глазами по строкам.
Жёстко сплетенье упрямых линий
Башен, прорезавших окоём.
Встала серебряная твердыня
В блеске и славе своих знамён.
Свищет в бойницах упругий ветер,
Воды речные тревожит рябь,
И океанским приливом света
Город захлестывает заря...
– Оставь, Мори, – проворчал генерал за моим плечом. – Это почеркушки от безделья. Что вижу, то пишу.
Я оглянулся в смущении; ритм стиха меня увлек, а образы пришлись по душе. Впрочем, непритязательный вкус нередко становился причиной моих конфузов.
Помнится, Онго очень сердился, когда обнаружил, что иные бойкие историки генерала Эрдрейари и поэта Эрдрейари полагают разными людьми. Дескать, великому полководцу приписали творения какого-то младшего офицера, безымянного от скромности и времени. На предмет личности этого скромника даже проводились изыскания. Успокоившись немного, Онго нашел ситуацию комичной и, не в силах отсмеяться, сказал, что теперь он вдвойне высокого мнения о себе. «Представь, Мори, – сказал он. – Тебя поднимают, и ты находишь, что курсанты в Академии изучают планы твоих кампаний, а дамы в салонах – томики твоих стихов. Согласись, это лестно».
Однако он желал окончательно посрамить сомневающихся – а для этого нужно было написать что-нибудь новое. Но после пробуждения из-под его пера еще не вышло ничего, что сам он счел бы удачным. Эрдрейари опасался, что его дар не вернется. При мне он только раз обмолвился об этом, но в самом деле весьма тревожился.
...Онго выхватил блокнот из-под моей руки, изящным движением вырвал лист, скомкал и бросил в корзину для мусора. Я несколько растерялся.
– Оставь, – повторил генерал, усмехаясь. – Ты хочешь ехать на авиаполе, Мори?
– Я думал о том, чтобы отправиться через город пешком, – признался я. – Но, боюсь, из этой затеи ничего не выйдет.
– Почему? – деликатно спросил Онго; он хорошо знал ответ.
– Меня не выпустят без охраны, – вздохнул я. – За мной потащится целая рота. Ездить под конвоем
