такое вот чувство навеял на Красина солнечный августовский день, только что начавшийся.
Часть Симбирской улицы перед новым вокзалом, еще в прошлом году очищенная от малоценных строений, превратилась в небольшую площадь. Извозчики с площади все были убраны сейчас. Напротив трибуны, на которой стоял Александр Иванович со свитой, так же специально сооружена была более длинная и высокая, в два этажа, вторая трибуна, забитая до отказа людьми – о каких двух очистившихся местах говорил Сельдереев, Бог весть: на второй трибуне сейчас не поместился более бы и ребенок, не говоря уж о Красине – как-никак двух аршин и десяти вершков ростом[28] – и Кате в ее «амазонке» с тюрнюром[29]. Впрочем, и здесь, в толпе, Катя платье, конечно, давно помяла, что уж тут.
А Красин и в самом деле стал не в себе – то ли из-за тесного Катиного соседства, то ли из-за странного чувства стыда, вдруг возникшего в нем – стал, значит, не в себе, и помстилось ему, будто на обеих трибунах поместились люди без глаз, на месте глаз у них оказывалась совершенно гладкая, словно за заднице, поверность кожи. Все они – с носами и ртами, в сюртуках и жилетах, с торчащими накрахмаленными углами воротничков – штатские, а военные – с посверкивающими эполетами и лучиками орденов – все вдруг безглазо уставились друг на друга, не замечая своего уродства и, видимо, не чувствуя какого-либо неудобства.
– Ils ne voient pas,[30] – ошеломленно пробормотал Красин. – Ce store… Ils ne vois rien…[31]
Он потряс головой, стараясь избавиться от наваждения. Катя ничего не услышала, вся устремленная вперед – туда, к Херману; ждала, слушала, что поведает сейчас лондонский сиделец.
– Господа! – громко сказал Александр Иванович, прокашлявшись.
Господа зашумели.
– Друзья! – тут же поправился тот. Как все успешные политики, Александр Иванович обладал отличной реакцией. – Друзья! Товарищи по борьбе с деспотизмом!
Все бешено зааплодировали, даже Катя пару раз хлопнула перчаткой о перчатку – Катя, разумеется, была воспитанная барышня.
– Гос… Друзья! В этот знаменательный час… – Херман набрал воздуху в легкие и вытянул правую руку вверх и вперед, словно бы желал обозначить местоположение знаменательного часа в пространстве. – В этот знаменательный час я хочу сказать главное: у русского народа есть права на будущее! Все права на будущее!
Бешено зааплодировали. Площадь просто-таки содрогнулась от оваций.
– Прошлое русского народа темно, его настоящее ужасно, но русский народ жив, здоров и даже не стар! Напротив того, он, русский народ, очень молод!
– Comme bien! Cela est vrai, n’est-ce pas?[32] – Катя обернулась к Красину.
– Рeuple russe ne crois pas que dans sa forme actuelle, Katerina Borisovna. Donner à Dieu de croire en l’avenir, – сказал на это Красин. – Je vous tiendrai au coude, ne vous dérange pas? Foule.[33]
Она кивнула, больше уже не отрывая
Около 190 см
Mодное приспособление в виде подушечки, которая подкладывалась дамами сзади под платье ниже талии.
Они не видят.
Это слепые… Они ничего не видят…
Как хорошо! Это правда, не так ли?
Русский народ ни во что не верит в его нынешнем состоянии, Катерина Борисовна. А в будущее верит, словно в Бога, – сказал на это Красин. – Я буду вас оберегать, вы не возражаете? Толпа.
