иносказательным языком, картинами, образами, при этом оперируя масштабами Вселенной, духовно-философскими понятиями и категориями; речь шла о глобальных проблемах мироздания, о взаимоотношениях человека и Бога, о космосе и судьбах нашей страны…
Слушая её, я чувствовала, что мне приоткрывается великая тайна светлой человеческой души этой избранной женщины, причастной к духовному пространству.
Вера Алексеевна говорила о необычных людях, которые приезжают к ней и пишут ей из разных стран: про тибетских лам, девушку из Австралии и ученицу Джуны из Москвы; две последние её посещали. Мне открывалось столько содержательной информации, что, к сожалению, многое не удалось запомнить.
В конце нашего разговора Вера Алексеевна рассказала вкратце и о судьбах своих родных. Она говорила о них с теплотой и любовью. Двоих из её пятерых сыновей уже не было в живых…
Напоследок она поделилась со мной неожиданным откровением: «У меня должен был быть ещё один ребёнок, но он не родился… Этот ребёнок всегда со мной…». Вера Алексеевна достала из кармана передника икону Казанской Божьей Матери с Младенцем и положила передо мной на стол: «Эту икону я всегда ношу с собой, везде, даже в баню – в память о моём неродившемся шестом ребёнке…».
Узнав о том, что я пишу о людях Русского Севера, она запретила мне писать о ней при её жизни.
«Я скоро умру. Мне осталось истопить всего две бани. Для одной я уже дрова приготовила… Когда меня не станет, можешь написать обо мне. Я тебя благословляю. Я никому не говорила этого. Ты дашь объявление с просьбой, кто ко мне обращался, рассказать свою историю. Ко мне многие отовсюду, даже из Австралии, приезжали. Сделаешь это? – спросила Вера Алексеевна и предупредила: – Будет непросто. Будут препятствия».
И, глядя в глаза этой бабушки, я дала ей слово написать о ней книгу.
«Я благословлю твою руку», – сказала целительница и перекрестила с молитвой мою правую кисть.
«Вера Алексеевна, я приеду к вам в сентябре, и мы всё обсудим, можно?» – попросила я, уже не представлявшая свою жизнь без встреч с этой бабушкой.
«Ты думаешь, я ещё буду жива? – улыбнулась старушка-знахарка. – Да я всё тебе и рассказала. Больше ничего не добавлю».
Что означали эти «две бани», я поняла позднее. Вера Алексеевна знала, когда она умрёт. Я была у неё в конце июня, а не стало её в сентябре. «Две бани» – это два месяца: июль и август.
Догадалась я и о том, почему она запретила писать о себе, пока жива: о таких людях при их жизни не пишут.
«Я буду и оттуда помогать вам, как Матрона Московская. Придёте, подержитесь за крестик, зажжёте свечку, попросите. И я, что смогу, всё сделаю», – прежде чем отпустить меня, добавила Вера Алексеевна.
Я попросила разрешения её сфотографировать, и она нехотя позволила, предупредив, что её снимки получаются не у всех. У меня получились.
Я вышла озарённая, неся в душе новое наполнение, словно невидимый драгоценный
