своего хоть мытьём, хоть катаньем, а вот изменять своим убеждениям не умеют.
Железная Старуха Нина Михайловна и православных попов послала к чертям, и синагогальных, и каких-то приблудных свидетелей Иеговы. Не хочу, сказала. Если я жизнь недостойно прожила, то что изменят ваши камлания? Для галочки? И кому галочка зачтётся?
Так и легла в желтую, тощую глину Краснопольского кладбища – без креста и без соломы. Сама за себя в ответе.
Бабушка моя по отцу, Галина Алексеевна – старуха не железная даже, а титановая – в Бога верила всю жизнь. И никакой развитой социализм этой веры не убил. Даже выселки, где они с дедом Витей в непрерывном страхе промаялись больше десяти лет. Прятать веру – да, научилась. Но не изменять ей.
Что же вы, тётя Сталя? Зачем?
Батюшка задерживался.
А я не удержалась:
– Кто ж Сталину креститься уговорил?
Юлька кривовато улыбнулась.
– Уговоришь её, как же. Ага, с разбегу. Сама захотела. Две недели назад велела отца Константина привести. Все хорошие люди, сказала, под крестами лежат, и мне надо.
– Мы сами долго сомневались, надо ли, – вмешался Матвей. – Она уже не совсем в себе была, не вставала, заговаривалась, а ты ж знаешь, как она к поп… то есть к священникам относилась… Но привели, в таких просьбах отказывать нельзя никак. Ползал перед ней батюшка часа полтора навколишки, она-то даже сесть не могла. Имена долго перебирали, пока Ольгу не выбрали.
– Маму Сталинину Ольгой звали, – перебила мужа Юлька. – Она как это имя услышала, у неё слёзы так и хлынули. Так и крестили. И свечку Сталя не уронила ни разу, сама, значит, хотела. А на следующий день у нее речь отняло.
Помолчали. Сталина молчала благожелательно, я – неловко, а Матвей с Юлей просто устали до чёртиков.
– Витьке ты сказала? – очнулся Матвей.
От воспоминания о вчерашнем телефонном разговоре с бывшим супружником у меня ощутимо повело на сторону рот. Пришлось закашляться в гвоздики, хоть какая от них польза.
– Да, – выдавила я, вернув рот на законное место. – Он не смог приехать.
Хороших людей неприятно обманывать, но иногда приходится. Не смог и не смог. Пусть он сам разбирается со своими долгами, глупый мой бывший муж. Я за него тоже немножко постою, мне не жалко. Если мёртвой старухе хоть капельку не всё равно, пусть будет – не смог.
– Жалко, – сказал Матвей. И было видно, что да, ему действительно жалко. – Посидели бы, вспомнили, как нас Сталя в детстве строила слева направо, а потом справа налево. Мы ж её почаще мамок родных тогда видели… Эх!
Матвей вдруг улыбнулся широко и искренне. От этого его скуластая физиономия приобрела совершенно хулиганское выражение, будто он собрался прямо сейчас удрать из-под надзора строгой тётушки для совершения неведомой шкоды. Наверняка даже на пару с двоюродным братцем Витькой, верным соратником и закадычным дружком. И седая не по годам
