детей!..
…И в ту ночь, когда Иолай впервые уснул под крышей дома Амфитриона, Лицо снова привиделось ему.
Он лежал тогда в маленькой комнате на неслыханно мягкой кровати – дочиста отмытый, натертый благовонным маслом, с чистыми, тщательно расчесанными волосами (служанка Алкмены Галантиада полдня терпеливо распутывала его жуткие свалявшиеся колтуны), до одурения объевшийся божественно вкусной едой…
В соседней комнате давно уже заснули Геракл и Ификл, а Иолай все никак не мог уснуть в непривычной сытости, мягкости и тепле, все покачивался на ременной сетке кровати, вспоминая многокрасочный шум недавнего пира, пока сон наконец не подобрался к нему…
И тотчас над ним обрадованно нависло Лицо, распахнуло хохочущую пасть, уставилось сверху черными дырами глаз, сковало по рукам и ногам непереносимым ледяным ужасом – так сковывает самый свирепый горный мороз, ероша волосы на всем теле, скрючивая судорогой пальцы, неумолимо подбираясь к сердцу, чтобы стиснуть его в последний раз когтистой лапой и остановить…
– Иолай! Иолай! Проснись!..
– А?! Что?!
Он вскинулся, дрожа и задыхаясь, замахнулся кулаком на того, кто наклонился над ним в темноте… Но его кулак перехватила маленькая сильная рука, а в следующий миг он узнал голос Геракла:
– Тебе что, приснилось что-нибудь? Ты так кричал…
– Я?!. – выдохнул Иолай, снова падая на постель, на покрытые льняными простынями овчины.
Его колотила судорожная дрожь, от намертво стиснутых челюстей ломило в ушах, теплые струйки пота противно щекотали виски.
Из соседней комнаты донеслось сонное ворчание Ификла…
А в этой комнате было не так уж темно: в узкие окна под потолком врывались лучи лунного света, но кровать, по счастью, стояла в самом темном углу, и Геракл не мог разглядеть его лица. А Иолай не видел лица Геракла, он видел только, как тот топчется рядом, кутаясь в регею;[14] наконец сын Зевса нерешительно присел на краешек кровати и тихо сказал:
– Знаешь, мне, бывает, тоже тако-ое приснится! Но ты не бойся, тебя здесь никто не…
– Я ничего не боюсь! – взвившись на постели, звеняще воскликнул Иолай.
– Да, я знаю, ты очень смелый человек! – согласился Геракл.
Иолай ощетинился еще больше, пытаясь отыскать в его голосе ловко упрятанную насмешку… Но нет, кажется, Геракл говорил совершенно серьезно!
На насмешку Иолай мгновенно нашелся бы, что ответить, но он так и не смог придумать, что сказать на эти спокойные доброжелательные слова.
А пасынок полемарха, поерзав на кровати, смущенно прошептал:
– А я тут недавно увидел во сне эмпусу… Знаешь, как заорал, перебудил почти весь дом!
Иолай недоверчиво фыркнул.
– Завтра, в эмера куреотий,[15] отец принесет за тебя в
Регея – род одеял, стелилась на овчины, покрывавшиеся простынями.
Эмера куреотий – третий день праздника Апатурий. В этот день детей записывали в списки фратрий, и отцы приносили за них жертву – курейон.
