ршание? Сирену полицейских машин и «Скорой»? Шум воды, льющейся из крана? Скрежет металла? Скрип половиц? Хлопанье дверей? Стук?
Я сказала, что не слышала ничего. И не слышу до сих пор. То есть слух мой не пострадал, и доктор это отлично знает. Я слышу хорошо, когда он спрашивает меня. И слышу все остальное. Но в памяти моей я не слышу ничего. Абсолютная тишина есть, она существует. Доктор не прав. Абсолютная тишина – как вата, как войлок окутывает меня, едва лишь я пытаюсь вспомнить.
Обоняние… И снова доктор очень настойчив. Он снова призывает меня сосредоточиться и вспомнить – чем пахло?
Ничем, милый доктор.
Очень интеллигентный, весьма воспитанный, с хорошими манерами, с отлично поставленным голосом, излучающий сочувствие и участие – добрый доктор-мозгоправ. Психотерапевт, приглашенный матерью по совету знакомых из «ее круга общения».
Он снова задает свои настойчивые вопросы, перечисляя – чем пахло тогда? Приятным, неприятным?
Запах травы? Хвои? Цветов? Влажной листвы? Это же было лето – теплое дождливое лето. Может быть, пахло бензином? Гарью? Асфальтом? Деревом? Железом?
Духами? Одеколоном? Потом? Табаком?
Он не продолжает. Он ждет, склонив голову набок, что я отвечу. Я говорю за него, заканчивая список плохих запахов. Спермой? Мочой? Дерьмом? Блевотиной?
Ничем, ничем не пахло.
Нос мой словно заложило.
Я и до сих пор чувствую запахи, лишь поднося пахучий предмет совсем близко к ноздрям.
А тогда вокруг меня пахло ничем.
Доктор не упоминает запаха крови. Не упоминаю его и я.
Хотя, говорят, крови было много.
Но я не помню.
Никаких запахов я не ощущала. Я не помню запахов. И когда чувствую их сейчас – никаких ассоциаций. Никаких воспоминаний.
Память моя пуста.
Зрение как стимул вообще отпадает. Мне показывали фотографии той дороги в лесу. Приходили в больницу люди из полиции. И показывали мне фотографии, снятые уже после того…
Ну, после всего…
Говорили – взгляните, может, вспомните что-то? Вы ведь там шли.
Я шла?
Там?!
Осязание… С этим сложнее. Потому что я…
Нет, я не помню, что ощущали рецепторы моей кожи – холод, жар, влагу. Этого я не помню совсем.
Но когда осязание сопряжено со вкусом…
Вкус…
Я высовываю кончик языка, совсем как змея, пробующая окружающий мир.
Вкус…
Кончик языка свербит и чешется. Но я не помню ничего.
Точнее, я не могу описать это словами. У меня не хватает слов.
Доктор, когда я это ему сказала, снова предложил прибегнуть к помощи ассоциаций и метафор. На что это было похоже?
Вкус чего?
Что всплывает в памяти, когда вы – вот как сейчас, полуоткрыв рот, – прикусываете кончик языка зубами?
Что приходит на ум? Какой вкус? Вкус чего?
Мифы, доктор…
Я вспоминаю мифы. То, что я учила когда-то.
Какие мифы? Да разные. Вкус… вкус… вкус…
Яблоки Гесперид… Золотые, большие. У них медово-приторный вкус, они чем-то похожи на груши. Гере подарили их на свадьбу с Зевсом, из их семян вырос сад, и его охранял дракон. Гераклу, прежде чем он, совершив свой подвиг, нарвал этих яблок с ветвей, пришлось по щиколотку ступать в драконьем говне, служившем для яблонь Гесперид отличным компостом.
Яблоко Париса – оно кислое на вкус. Зеленое, с острой кислинкой, крупное. Похожее на те, что продают во всех супермаркетах.
Вкус кислоты… нет… вкус меда…
Гиметский мед – тот, знаменитый, с горы Гимет. Темный, засахаренный, полный кусочков отломанных сот и застрявших в них дохлых пчел.
Нет, нет, конечно, нет…
Амброзия – пища богов. Вкус ее… жалок.
Это был лишь жидкий ячменный отвар, сдобренный медом.
Гранат… зерна… Еда Персефоны. Острый кисло-сладкий вкус, терпкость на кончике языка.
Язык свербит…
Но нет, не то. Ломака и притворщица Персефона в чем-то и точно как я. Маменькина дочка. И пережить ей пришлось немало. Спуститься туда… в царство мертвых, как и мне. И вернуться оттуда назад.
Но и это сравнение
