с лестницы тянуло морозным воздухом – и смотрела, нет, не на меня, на мое оружие. Кажется, именно оно имело большее значение, нежели его обладатель.
– Где Томаш? – повторил я с нажимом. Линда не шелохнулась, казалось, она вовсе не слышала вопроса.
– Я не видела его, – чуть слышный шепот. – С последнего увольнения. В августе.
– Ты лжешь!
– Я не видела его, – так же тихо повторила она.
– А родители? Ты звонила пани Ангелике?
Губы сложились в утвердительный ответ, но короткое «да» так и не слетело с ее уст. Все внимание Линды приковывал мой наган.
– Он звонил им. Обещал зайти, когда все утрясется.
– Когда?
– Вчера.
– А тебе?
– Нет.
– Поссорились?
Она бросила на меня короткий взгляд и тут же опустила глаза.
– Убери револьвер,… пожалуйста.
Я механически дернул рукой, и, только взглянув на наган, нерешительно сунул в карман брюк.
– Зачем ты пришел? – спросила она. Мне показалось, ответ она знала и так. Просто проверяла меня.
– Я же сказал.
– Знаешь, первое время мне показалось – когда ты понял, что его нет… – больше еще долго не было произнесено ни слова.
За окнами проехала машина. И снова воцарилась все та же мертвенная тишина.
Наконец, она встряхнулась.
– У меня нет Томаша. Ты все видел. Может, объяснишь, почему он так нужен тебе сейчас? – я посмотрел на нее. Встретившись взглядом, опустил глаза. Будто увидел серые стекляшки, замороженные моим вторжением.
– Не сейчас. С девятнадцатого. Еще когда шла война, – Линда пошевелилась, но не произнесла ни слова. – Он сдался большевикам. Поднял белый флаг. Первым. Вслед за его предательством в гарнизоне началось брожение: было убито пятеро командиров, солдаты начали дезертировать. Полковнику удалось остановить брожение, мы держались сутки. А затем…
– Бессмысленно, – прошептала она.
– Затем начальник гарнизона приказал сдать позиции. Ввиду невозможности сопротивления и дабы уберечь солдат от смерти. Им была обещана амнистия. Большевики выполнили обещание. Первые сутки никого не хватали, пока не выяснилось, что часть офицеров ушла из гарнизона.
– И ты….
– Мне помогли. Потом были расстрелы, наверное, и нас должны были расстрелять, – как-то механически ответил я, и только затем увидел ее лицо.
– Томаш…
– Нет, он ведь сдал своих. Видимо, первое время был у большевиков, а теперь отпущен. От них он мог звонить. Все это время я ждал его у дома пани Ангелики. Он так и не появился. Тогда я подумал, что он может быть у тебя.
– У меня его нет, – повторила она, кажется, не вдаваясь в смысл сказанного.
– Пани Ангелика
