только очарование юности заморозке не поддается. И когда сквозь мордашку цветущей барышни проступает оскал пресыщенной стервы, наука помочь не в силах.
Наверняка «фаворитка» все это понимала, но сдаваться не собиралась. Куда там! Наряд у нее был смелым, если не сказать вызывающим, и опережал движение моды как минимум на пару сезонов. Юбка заметно выше колен, сапожки с тонкими высокими каблуками, короткая, но роскошная снежно-белая шуба. Длинные волосы с тщательной небрежностью рассыпаны по плечам.
– Налюбовались, Генрих?
– Да, – буркнул он, – спасибо. Я, кстати, не знаю вашего имени.
– Можете звать меня Сельмой.
– Что с ним случилось? – Генрих кивнул на труп, остывающий в луже крови. – Это вы с ним такое сделали?
– Он потерял чутье. Перестал улавливать, в чем состоит веление времени и тонкость исторического момента. А это, знаете ли, смерть для художника.
– А вы, значит, ни при чем?
– Ему просто не повезло, что я оказалась рядом. Из-за этого его ощущения стали – как бы это выразиться? – более острыми. Но я за ним, естественно, не охотилась. Зачем он мне? Всего лишь мерзкий, убогий шут.
– А трое других? Механик, аптекарь и профессор истории? Тоже попались под горячую руку?
– Ну что вы, ни в коем случае. К встрече с ними я готовилась много лет.
– Зачем?
– Чтобы направить через них поток света. И если бы существовал способ сохранить им при этом жизни, я, поверьте, была бы счастлива. Они достойные люди и не сделали мне ничего плохого. Безвинные жертвы. Но, к моему глубочайшему сожалению, иначе было нельзя.
Она говорила спокойно, с искренней убежденностью. И от этого Генриху стало по-настоящему страшно. Он скрипнул зубами, взял себя в руки.
– Куда направлялся поток? На какую цель? И почему именно через этих людей?
– Слишком много вопросов, Генрих. – Она обворожительно улыбнулась. – Согласитесь, если все заранее объяснить, то будет неинтересно. Ваши коллеги-ищейки утратят стимул.
– Это для вас игра?
– Это дело всей моей жизни. И оно еще не закончено, поэтому извините – ответов пока не будет. Просто знайте – я стараюсь не только и не столько ради себя.
– Ради кого тогда?
– Ради таких, как мы с вами, Генрих.
«Фаворитка» подошла, прикоснулась к его плечу. И опять Генрих был уверен – она не заигрывает, не пытается задурить ему голову, а действительно хочет нечто донести до него. Спросил:
– Что значит «таких, как мы»?
– Я говорю о тех, для кого светопись – не развлечение, не ремесло, позволяющее заработать на хлеб, и не разменная монета в политике. О тех, для кого светопись – это дверь, ведущая в новый мир, на ступеньку выше.
– Вы меня с кем-то спутали. Я не владею светописью.
– Нет, Генрих, не спутала. Я же вижу – вы прекрасно поняли мою мысль.
– А я вижу перед собой сумасшедшую,
