выкуренных сигарет было горько во рту и щипало язык.
В шесть утра еще одна заядлая курильщица, математическая дива Марина Дроздова, надела спортивный костюм и кроссовки и вышла на пробежку. Она думала, что регулярные физические упражнения помогут ей преодолеть пагубное влечение к табаку.
В общежитие она не вернулась. И, если бы в шесть часов восемнадцать минут утра Оскар Пинт открыл тетрадь, он бы увидел, как "двойка" постепенно превращается в "тройку". Но все равно бы ничего не понял.
Юля проснулась в тот момент, когда высокий ординатор, стоя посередине пустой столовой со спущенными белыми форменными штанами, протянул к ней руку и прохрипел:
– Отдай часы! Они мои!
Юля очень удивилась. Она пыталась застегнуть лифчик, но сделать это, не снимая такую же белую форменную рубашку, было нелегко. Они всегда должны были оставаться на посту – вот в чем дело. Они всегда дежурили вместе, и так ни разу и не разделись до конца.
Юля бросилась к двери, но, как это бывает во сне, двигалась очень медленно, словно плыла в густом апельсиновом киселе. На пути возникло ведро с грязной половой тряпкой – в обязанности сестры входило мыть полы в столовой: должность санитарки хоть и была предусмотрена по штату, но ее занимал кто-то из детей начальников, которому нужно было "положить" трудовую книжку; поэтому столовую по ночам мыли дежурные сестры. А какие могут быть возражения: не хочешь – увольняйся!
Ведро с ужасающей быстротой увеличивалось в размерах. Юля пробовала его обойти, но ведро, словно живое существо, послушное воле высокого ординатора, преградило ей путь.
– Отдай часы! – услышала она хрипение за спиной.
Хрипение приближалось, становилось все громче и громче; постепенно оно перешло в громовой раскатистый храп. Юля вздрогнула и… проснулась.
Она села на кровати. Храп доносился со стороны двери. Простецкий, очень громкий и незатейливый: без всяких свистов и придыханий.
Он начинался как-то исподволь, почти нежным "пиано", затем неуклонно нарастал, будто повинуясь "крещендо", записанному в невидимых нотах, достигал "фортиссимо" и далее следовало расслабленное, убаюкивающее "диминуэндо".
Присмотревшись, Юля увидела, что громкость храпа нарастает одновременно с колыханиями массивного Ксюшиного тела, укрытого с головой легким летним одеялом.
"Фу! Хорошо еще не пердит!" – подумала Юля, однако раздавшийся вслед за этим короткий отрывистый звук заставил ее усомниться в правоте своего предположения. Юля сделала вид, что не заметила.
Вообще-то, это было ее коньком. Находить слова утешения для других и, главным образом, для себя.
"Хорошо еще, что не трое", – думала она, пытаясь прокормить двух младших братьев на свою нищенскую сестринскую зарплату.
"Хорошо еще, что не зарезала меня во сне", – думала она, обнаружив, что мать нашла спрятанную заначку и вытащила последние деньги.
"Хорошо, что он так
