сил кусает ее за хвост.
Но помаленьку они учились. Когда наши волынщики в первый раз, печатая шаг впереди, принялись выдувать «Смерть Аламейна», у меня волосы вставали дыбом, даже пилотку поднимали. От таких песен слезы наворачиваются на глаза.
Конечно, оркестр нельзя взять в марш-бросок, ведь музыкантам никаких послаблений не положено. Трубу и барабан-бас, во всяком случае, приходилось оставлять – ведь парни, играющие на них, должны тащить еще и полную выкладку. Поэтому инструмент должен быть как можно менее обременительным, и в МП такие нашлись. Например, маленькая коробочка, вряд ли больше губной гармоники, или электронная такая штука – по звуку как труба, да и играли на ней похоже. Мы направлялись к горизонту, раздавалась команда «Запевай!» – и наши музыканты, на ходу скидывая снаряжение товарищам по расчетам, бежали к голове колонны, пристраивались сразу за ротным знаменем и начинали играть.
Здорово помогало.
Постепенно оркестр отстал от нас, так что был едва слышен. Мы бросили петь – все равно пение совершенно заглушает ритм, если оркестр далеко.
И вдруг я почувствовал громадное облегчение.
Я попытался понять отчего. Может, оттого, что через пару часов мы придем в лагерь и тогда я уволюсь?
Нет. Когда я решил уволиться, это и вправду принесло мир в душу, успокоив нервы и позволив заснуть. Но тут было нечто другое, я никак не мог понять что.
Потом все стало ясно. Я прошел свой перевал! Я прошел перевал, о котором писал подполковник Дюбуа. Я действительно прошел его, и теперь легко и просто спускался вниз. Прерия была площе блина, но всю дорогу от лагеря и полпути назад я шел тяжело, точно взбираясь в гору, а затем, пока мы пели, перевалил через вершину, а дальше начался спуск. Снаряжение словно стало легче, а сам я больше не чувствовал тревоги. Когда мы пришли в лагерь, я не стал обращаться к сержанту Зиму – незачем. Но он, едва мы пришли, заговорил со мной сам:
– Слушаю, сэр?
– Вопрос личного свойства, а потому, если не хочешь, можешь не отвечать.
Он сделал паузу, и я уже затрепетал – вдруг знает, что я слышал, как капитан давал ему накачку?
– Сегодня, – сказал он, – когда я раздавал почту, тебе пришло письмо. Чисто случайно – это дело не мое – я прочел обратный адрес. Имя, в общем, распространенное, однако – мой вопрос сугубо личный, если не хочешь, не отвечай, – однако не может ли быть так, что у человека, написавшего тебе, нет левой кисти?
У меня отвалилась челюсть:
– Откуда вы знаете? Сэр…
– Я был рядом, когда он ее потерял. Так это правда подполковник Дюбуа? Точно?
– Да, сэр. Он преподавал нам в старших классах Историю и Философию Морали.
Наверное, единственный раз удалось мне произвести впечатление на сержанта Зима. Брови его поднялись аж на восьмушку дюйма, и глаза хоть чуть-чуть, но расширились.
