симптомы. Без верного диагноза ему грозит смерть. Он уже госпитализирован. Состояние ухудшается. Я как специалист должен пересмотреть данные анализов и исследований – рентгенологии, МРТ. Меня ждут тупики, ошибки мышления. Будут появляться новые симптомы, опровергающие предварительный диагноз. Я, его врач, не вправе сдаваться. Чем сложнее диагностика, тем упорнее я обязан работать и тем более творчески подходить к делу.
Так хороший врач становится великим.
Так я узнаю правду о том, что случилось.
Дэнни был пристегнут к кровати наручниками. Это первое, что я заметил. Наручники скользили по металлической раме с таким звуком, будто сдвигали занавеску в душе. Открыть – закрыть. Открыть – закрыть. Он сидел, уставившись в установленный под потолком телевизор. Лицо было в синяках. На щеке царапины, кожа вокруг левого глаза потемнела. Его белая рубаха порвалась и пестрела брызгами крови. Дэнни смотрел прогноз погоды так, словно ничего важнее на свете не было. Как обычный парень, строящий планы на завтрашнее утро. Но Дэнни не придется выходить на улицу. Скоро он станет обитателем тесных камер, холодных беспощадных плоскостей – металла и бетона, помещений, которые легко отмыть от крови, мочи и экскрементов. И погода для него будет меняться только внутри – бури раскаяния или гнева на просторах души.
У его кровати сидел агент Секретной службы. Когда Дэвид Толан ввел меня в палату, агент встал.
– Десять минут, – сказал он и прошел мимо нас к выходу.
Толан, задержавшись в коридоре, закрыл за мной дверь. Впервые за несколько месяцев я остался наедине с сыном.
Во рту пересохло. Я вспомнил новорожденного Дэнни. Шесть фунтов десять унций, голубые глаза. Я отогнал эту мысль. Дешевые мысли, легкие слезы. Сейчас не время упиваться горем. Надо было спасать.
– Я пытаюсь добыть тебе адвоката, – заговорил я.
На экране щеголеватый синоптик с гримом под загар рассказывал, что готовит эта неделя Цинциннати и окрестностям.
– Когда уйду отсюда, собираюсь повидать твою мать, – сказал я.
Шторы были закрыты, люминесцентные лампы отбрасывали плоские тени. Я бывал в тысячах больничных палат, говорил с тысячами пациентов. А сейчас не знал, куда девать руки.
Он шевельнулся на кровати, брякнул наручниками о раму.
– Единственный канал, по которому этого не показывают без конца, – объяснил он.
Я кивнул. «Этого». Не показывают этого. Как будто преступление, в котором его обвиняют, – мелкое неудобство, испортившее просмотр любимой передачи.
– Публичное событие, – кивнул я. – Сотни студентов с камерами, репортеров, операторов местных и крупных каналов. Это месяцами будет в новостях, с фотографиями…
Метеоролог на экране сказал: «Сильные ветра в равнинных штатах, возможны воронкообразные облака».
– Ты не мог бы
