ственного сооружения белого цвета, а также мимо Музея Виктории и Альберта. На севере расписание остановок семидесятого автобуса напоминает путеводитель по заведениям, в которые лондонцы наведываются нечасто. Например, экспресс-прачечная на Норт-Поул-роуд, похоронное бюро Х. Дж. Бента («Кремация и захоронение») на Олд-Оук-коммон-лейн или скопление мрачных магазинов на шумном перекрестке, где Вестерн-авеню переходит в Вестерн-уэй, по которой множество легковых и грузовых автомобилей направляются в центр города. И словно оживший образ из романа Диккенса, возвышается над всем этим «Вормвуд скрабс»[1] – не железнодорожная ветка, а тюрьма, внешне похожая как на крепость, так и на сумасшедший дом. Место заключения суровой реальности.
В тот январский день Джоэл Кэмпбелл ехал с тремя спутниками. Предвкушая грядущую перемену в своей жизни, он не обращал внимания на достопримечательности за окном автобуса, хотя прежде не видел ничего, кроме Ист-Актона и домишка на Хенчман-стрит: грязная гостиная, ступенькой ниже еще более грязная кухня, наверху – три спальни, перед входом клочковатый газон. Вокруг газона расположились такие же постройки, образуя форму лошадиной подковы, – будто солдатские вдовы окружили могилу. Возможно, лет пятьдесят назад этот квартал был не лишен очарования, но его обитатели, поколение за поколением, оставляли свои следы. Печать нынешнего поколения – мусор на ступеньках и обломки игрушек на единственной в квартале дорожке, сделанной также в виде подковы. Пластмассовые снеговики, толстые Санта-Клаусы и северные олени болтаются на окнах с ноября по май. В центре газона – лужа, которая не высыхает восемь месяцев в году и кишит всевозможными насекомыми, словно лаборатория энтомолога. Джоэл с радостью покинул свой квартал. Впереди его ожидали путешествие на самолете и неведомая жизнь на острове, который совсем не напоминал Хенчман-стрит.
– Я-май-ка, – протянула бабушка по слогам, больше ничего не объясняя. Глория Кэмпбелл подчеркивала голосом среднюю часть, «май», потому что та ласкала слух и навевала надежду, словно теплый весенний ветерок. – Чего думаете на этот счет? Я кого спрашиваю? Эй вы, ребятня!
«Ребятня» – это трое детей Кэмпбеллов, жертвы трагедии, которая в один из субботних дней разыгралась на Олд-Оук-коммон-лейн. Их отец, старший сын Глории, погиб, повторяя судьбу ее младшего сына. Правда, смерть братьев произошла при разных обстоятельствах. Звали детей Джоэл, Несс и Тоби, но с тех пор, как Джордж Гилберт, муж Глории, получил распоряжение о высылке из страны, Глория почему-то стала называть их «бедолагами».
С некоторых пор у Глории появилась странная манера изъясняться. Все то время, что младшие Кэмпбеллы жили у нее – а это четыре года с лишком, – Глория была ярым поборником культуры речи. Сама она училась безукоризненно правильному английскому давным-давно, в Кингстоне, в женской католической школе. Приобретенные знания не оправдали надежд, которые Глория на них возлагала, переезжая в Англию, но все же служили ей добрую службу, когда требовалось поставить на место продавщицу. Глория хотела, чтобы ее внуки также могли дать отпор кому угодно, если потребуется.
С получением распоряжения о высылке Глорию как подменили. Толстый конверт с документами был вскрыт, содержимое рассмотрено, прочитано и осознано. После того как все законные способы хотя бы отсрочить неизбежное оказались тщетны, Глория в один миг переступила через сорок лет преданности ныне царствующей королеве, Боже ее храни. Раз Джорджа высылают, Глория последует за мужем на «Я-май-ку». А там от правильного английского никакого проку. Более того, один вред.
И вот интонация, выговор и весь строй речи Глории изменились: с очаровательно-старомодного благородного произношения она перешла на карибский английский, смачный и сочный. Глория стала совсем простушкой – такой вывод сделали соседи.
Джордж Гилберт первым покинул Лондон. В аэропорт Хитроу его препроводили господа из иммиграционной службы, честно выполнявшие обещание премьер-министра решить проблему пребывания в стране лиц с просроченной визой. Господа прибыли на автомобиле. Пока Джордж дарил Глории прощальные поцелуи, обильно смоченные виски «Ред страйп», к бутылке которого он припал, готовясь вернуться к своим истокам, господа поглядывали на часы.
– Пора, мистер Гилберт, – наконец сказали они и взяли его под локти.
Один из них опустил руку в карман, словно намекая, что достанет наручники, если Джордж не подчинится.
Но Джордж подчинился с превеликим удовольствием, тем более что жизнь с Глорией была изрядно подпорчена: маленькие Кэмпбеллы свалились на голову, словно метеориты, залетевшие из неведомой галактики.
– Странные они какие-то, Глор, – говаривал Джордж, когда думал, что дети не слышат. – Я про мальчишек говорю… Девчонка – та вроде ничё…
– Заткнись и помалкивай, – обычно отвечала Глория.
В ее внуках было намешано еще больше разной крови, чем в ее детях, и Глория не желала выслушивать дурацкие замечания о том, что и так ясно как белый
«Вормвуд скрабс» – лондонская тюрьма для осужденных, впервые совершивших преступление.
