Харон мигнул фарами, Фенимор, даже руки не опустив, следующий по счёту шаг сделал вправо вбок и пропал в какой-то щели между пристройками. Набис докурил до губ, выбросил окурок в дождь и неторопливо пошёл его искать.
Он был доволен, что встретил Фенимора именно сейчас и именно здесь. У них были дела, в том числе и одно срочное, торговые переговоры, где Фенимор был покупателем, а Набис – посредником. Но основная причина довольства была в другом, хотя Набис, будучи человеком не рефлексивным, не отдавал себе в ней отчёта. Он всё утро был вынужден вести себя дипломатично, что было всей его природе чуждо до отвращения. Он был человек стаи, всё детство и юность он провёл в сельской стае, где не имел значения его дефект речи, как не имели значения ум, честь и совесть. Потом вдруг стая резко кончилась, когда дружков и приятелей повально начали сажать, а оставшихся, чуть позже, – грести в армию. Набис не попал под суд за убийство по чистому везению, в армию не попал по детской инвалидности, но одиночество и внезапно возникшая необходимость зарабатывать на жизнь его выбили из колеи. Способ заработать для людей его круга здесь был один: рыба-икра. А браконьер всегда индивидуалист и одиночка, какой бы сборной гопой ни шли на конкретный лов, и всю браконьерскую жизнь Набиса мучили воспоминания о долгих днях и ещё более долгих вечерах сладкой, полной смысла, приключений, гордости и от неизбежных побед и от блистательных поражений жизни в сельской банде годков шестёрок. 66 год выдался обильным на мальчиков в Капустино, их поколение не имело конкурентов по численности, и про них знали даже в Волжском, куда они целый год выезжали раз в месяц на танцы мочить волжан, давить с них масло, мацать их шкур. Братский круг, ясные всем темы, здоровье и лёгкость, поиск, преследование, уничтожение и торжество. Даже пили мало. Потеря этого образа жизни была мучительна, как не вовремя пришедшая старость. Зарница Набиса и испугала, но внезапно и подарила надежду на возращение стаи, взрослой, долговечной стаи, поскольку выжившие, запертые в жестокий карантин, мгновенно (поначалу) сроднясь, держались друг за друга по-семейному, и несколько митингов, возникавших в первые месяцы после Зарницы, собирали повально всех, могущих ходить, и была сила, и могли бросить камень в голову хоть кому, – вполне могло задаться. Тем более, вон что в стране творится, самоуправление, биржи, совместные предприятия, самоуправление. Но надежды сошли на нет, военные нажали, а американцы не пришли на помощь, суки, не вступились. Пришлось вербоваться проводилой, чтобы получать больше, чем дневной паёк беженца. Прогиб за паёк. За хороший паёк, впрочем, так что прогиб выходил глубоким, ломающим. А потом позвала Зона, обнаружила в Набисе отличное чутьё, прописала, поманила. Первые же ништяки, проданные – по глупости – официально, принесли неожиданно смачный навар, Набис рискнул сништячничать в чёрную и за несколько ходок – не тётя Алиса же он, по две «радуги» выносить – вдруг стал способен враз купить «жигули». Но купить их он не мог. И понял, что усугубил своё поражение, влез в ярмо службы на военных глубоко, прочно сел на цепь необходимости дипломатического общения, необходимости компромисса. Он не был тупицей, у него получалось так жить, но это
