хания. Приблизилась к пустой тыкве с грузилом, плававшей в темной воде подобно оранжевому солнцу, сбросила в сетку добычу – рапаны да трепанги – и, подталкивая ее перед собой, поплыла к лодке дедушки Хван Гу. Старик, единственный на всю округу ныряльщик-мужчина, бессовестно спал, а ведь должен зорко следить за погодой, за морем и за ней самой! Даже когда девушка перевалила через борт добычу, а потом влезла и сама, и лодку заметно качнуло, продолжал дрыхнуть, сложив на животе руки, с закрытыми глазами, маленький, морщинистый, невозмутимый и благостный. Ни дать ни взять статуэтка просветленного Будды, какие в храме стоят.
Если не знать, конечно, какой он вредный и злоехидный. Ха На обтерлась, натянула одежду и осторожно коснулась руки Хван Гу.
– Дедушка?
– Чего так рано вернулась-то? – не раскрывая глаз, бормотнул тот. – Лентяйка ты, никчемная девчонка!
– Уже полдень, дедуля, – спокойно сообщила Ха На. – Хватит на сегодня.
– И что полдень? – привычно разворчался тот. – Придумали тоже – полдень! Мы вот в ваши годы…
Известно, что сейчас наговорит. Мол, когда он был молод, они на берег вообще не выходили. И днем ныряли, и даже ночью. И летом, и зимой. Как же они тогда всех тварей морских не извели, уму непостижимо! Старик ворчал, не переставая, до самого берега. Может, так грести ему легче? Ха На, не вслушиваясь, сортировала добычу. Большую часть все равно заберет управляющий. Пусть видит, что без обмана – покрупнее да получше для него, а им и мелкие, старые да корявые сойдут. Часть продадут-обменяют, часть сами съедят.
Вытащили лодку на берег. Пока Ха На собирала сетки и ножи, старик шустро наклонился и схватил уроненного под скамью морского окуня. Рыба трепыхалась в его кривых из-за больных суставов, но все еще цепких пальцах.
– Ну-ка, что тут у нас?
И проворно сунул окуня за пазуху.
– Дедушка! – испуганно воскликнула Ха На, обшаривая берег взглядом. Обычно хэнё относили добычу прямо к дому чиновника, но иногда управляющий являлся на берег сам, дабы уличить их в воровстве – утаивании податей. В этот раз обошлось.
– Чего? – недовольно отозвался Хван Гу и поковылял по берегу прочь, придерживая одной рукой ворот чогори[2], а другой – занемевшую спину. С одной стороны, красть нехорошо, опасно. С другой – морской окунь – добыча редкая и вкусная, а старик все равно вечером притащит рыбу к ним домой, чтобы съесть вместе…
Делянка их была скудной, бабушка болела все больше и все чаще оставалась на берегу, а подати только росли. Опять будет брань да укоры. И самой-то слушать тошно, а уж в присутствии удачливых товарок… Так что к управляющему Ха На плелась нога за ногу. Надеялась, все к тому времени разойдутся.
Не тут-то было! Народу перед двором уездного главы Ли Мэн Сока сегодня собралось непривычно много. И не только ныряльщицы, но и другие жители. Толпились, возбужденно переговариваясь, вытягивали шеи, толкались локтями, чтобы продвинуться поближе или поделиться чувствами с соседом. Ха На повыглядывала так и эдак, но росту в ней всего ничего, и что было причиной волнения – увидеть не удалось. Может, разбойника какого поймали? Или беглого ноби[3]?
– Что там? Ну что там? – бормотала Ха На, проталкиваясь вперед. Твердое плечо вредной тетки Ма Ро оттеснило ее обратно в толпу.
– Что-что, – проворчала Ма Ро презрительно. – Ссыльного янбана[4] привезли, вот что!
Ссылали на остров нередко, но Ха На видела таких – все больше изменщиков да проворовавшихся чиновников – лишь иногда и краем глаза. Некогда ей. У нее работа, огород, бабушка. Пускай себе живут, лишь бы их пути не пересекались.
– А, – сказала Ха На, потеряв всякий интерес. Принялась искать глазами управляющего: сдать добычу да домой. Нужно еще к шаманке зайти, пусть травок бабушке даст, а то в последнее время совсем плохая стала. Да и то сказать страшно – за шестьдесят уже перевалило! Но если бабушка отправится к духам предков, Ха На совсем одна останется. Надо потом еще и в буддийский храм подняться, попросить монахов написать пожелание здоровья.
– Ух, какой красавчик, гляньте! – Женщины указывали на парня, стоявшего в распахнутых воротах.
Наверное, потому он соседкам понравился, что не походил ни на крестьянина, ни на рыбака, ни уж тем более на ноби: осанка, волосы узлом; руки, за спиной сцепленные. А что одежда простая – так короля обряди в нищего, все равно стать да повадки укажут священную особу. Так и этот. Даром, что молчит и голову склоняет, а все одно видно, с трудом сдерживается, слушая, что чиновник старику – видать, тому самому янбану – вещает. Сын? Секретарь? Ссыльных частенько привозили со всей семьей и челядью – если не было на то другого указа.
– Жалко паренька, заморит ведь господин Ли, – промолвила Ма Ро, добротой никогда не отличавшаяся. –
Чогори – блуза, которую в составе ханбока женщины носят с юбкой чхима, а мужчины – со штанами паджи (
Ноби – крепостной (
Янбан – чосонский корейский дворянин (
