не нашел.
– С тех пор он совершенно здоров, и не видел более чудовища, – с довольным видом закончил мой друг.
Признаюсь, я был смущен.
– Неужели, – подумал я, – ясновидящая в самом деле просто капризничала? Или она ошиблась?
Мы решили тотчас же допросить ее.
– Вы сделали непростительную ошибку, коснувшись пружин, силы которых даже не подозреваете, – сказала она неодобрительно. – Вы навлекли сами на себя страшную опасность и берегитесь, как бы вам не поплатиться собственной шеей за такую неосмотрительную «операцию» на шее ларвы.[5]
Слова эти заставили меня задуматься. Во время рассказа моего друга я заметил, что он как будто охрип, и спросил, что с ним.
– Должно быть простудился. Я уже несколько недель как хриплю. Но надо заняться собой; меня уже начинает бесить, что я каркаю, как ворона, – небрежно ответил он.
Когда я увидел его опять, он сказал, что доктор нашел у него нарост в горле, и, вероятно, потребуется операция. Он был подавлен, утратил значительную долю своего самодовольства и стал просить меня посоветоваться с сомнамбулой. Я тотчас исполнил его желание, но ясновидящая долго молчала, а потом ответила, видимо, неохотно:
– Случилось именно то, что я предвидела. Остается посоветовать вам одно: ни под каким видом не соглашайтесь на операцию. Пока нож не коснулся вашего горла, вы еще кое-как проживете; но лишь только будет сделан хоть один надрез на шее, – вы погибли.
Константин Александрович побледнел и заволновался; он даже поклялся не допускать операции, но… ведь и ад вымощен добрыми намерениями. Семье удалось переубедить его. Больного увезли в Вену и дважды подряд оперировали. Возвратился он в Петербург уже умиравшим, и когда, незадолго до смерти, я видел его в последний раз, он уже не мог говорить, но написал мне тут же в тетради: «Как вы были правы! Все верно: я умираю жертвой своего невежества и глупой неосторожности».
Адмирал замолчал и задумался на мгновение, но затем встряхнул головой и продолжал:
– Вы поймете, друзья мои, какое глубокое впечатление произвел на меня этот рассказ. Сомневаться в его правдивости я не мог, и меня страшила смертельная опасность, грозившая бедной Марусе. Я начал умолять Николая Александровича позволить мне посоветоваться с его ясновидящей; но молодая девушка вышла, оказывается, замуж и уехала из Петербурга. Я был совершенно расстроен, а полученное в то же время письмо Петра Петровича привело меня в полное отчаяние.
Он писал, что здоровье дочери внушает ему самые серьезные опасения. Молодая женщина готовилась быть матерью; но вместе с тем сильно изменилась, имела убитый вид и сделалась вообще такой странной, что мучительная тревога терзала его. О Вячеславе не было ни слова. Однако Петр Петрович счел необходимым списаться с Катей, проживавшей снова за границей, и просить ее приехать, чтобы Маруся была в обществе молодой женщины и приятельницы.
Злобный дух, уничтожающий одержимого им субъекта.
