чертежами, добиваясь полной гармонии всех частей здания.
– Вот и они идут, – сказал старший спутник Перикла, поглядев в другую сторону, – теперь мы услышим их самих…
– Вы немного услышите, – возразил Калликрат, – вы знаете, Фидий молчалив, а Иктинос сердится на всякого, кто пытается заставить говорить о его плане. Эти люди разговорчивы только друг с другом и ни с кем более.
В это время Фидий и Иктинос подошли к ним.
Иктинос был невидный, слегка сутуловатый человек, у него было сонное, болезненное лицо и задумчивые глаза, как бы утомленные долгим бодрствованием, но в его походке было что-то поспешное и беспокойное, заставлявшее предполагать в нем легко возбуждаемый и подвижный характер.
Фидий обменялся рукопожатием с Периклом и его старшим спутником, а на юного музыканта скульптор бросил странный взгляд: он, казалось, знал его и в то же время не хотел знать.
У Иктиноса была наружность человека, которому встреча со своими ближними редко бывает приятна, и, казалось, он хотел бы продолжать путь без Фидия, но спутник Перикла, желая испытать справедливость сказанного Калликратом, обратился к озабоченному, спешившему Иктиносу с вопросом:
– Учитель, не согласишься ли ты, как знаток, ответить, почему архитекторы не помещают архитравы непосредственно над вершиной колонн.
– Потому что если бы мы делали иначе, то это было бы отвратительно, ужасно и невыносимо!
Эти слова Иктинос произнес поспешно одно за другим, опустив свои серые глаза и поспешно пошел дальше.
Все засмеялись.
– Я вижу, – сказал Перикл, – обращаясь к Фидию, что работы быстро подвигаются вперед, это крайне приятно! Мы должны работать быстро и усердно, должны пользоваться благоприятным временем – стоит начаться большой войне и все остановится.
– В мастерских уже работают над слепками и глиняными моделями, – отвечал Фидий.
– Не думаешь ли ты, – спросил Перикл, – обратиться к Полигноту, чтобы и здесь точно также как и внизу, в храме Тезея, храм Афины-Паллады украшали не только скульптурные произведения, но и живописные?
– Я сам юношей занимался живописью, – отвечал Фидий, – но она не удовлетворяла меня, я хотел, чтобы то, что я представлял себе в мечтах, выходило полно, рельефно, а этого я мог достигнуть только резцом.
– Хорошо, – сказал Перикл, – пусть новый храм Афины-Паллады будет украшен только ваянием, чтобы он мог служить памятником лучшего, что мы можем создать.
Трагический поэт погрузился в разговор с юным игроком на цитре. Он сам был довольно хороший музыкант, но юноша в своем разговоре с ним показал такие познания, что он, наконец, с удивлением сказал:
– Я знал, что милезийцы славятся своей любезностью, но я не думал, что они так мудры…
– А я, – возразил юноша, – всегда считал трагических поэтов Афин за людей мудрых,
