пушистой шубейки и временами односложно огрызалась, подбородком указывая на труп.
Когда перед домом приземлился патрульный дракон, все четверо умолкли. Старшие женщины с мрачным удовлетворением смотрели на большого сердитого оборотня в шерстяном костюме, который спускался по приставной лесенке. За оборотнем поспешал гоблин.
– Вулф, – отрывисто гавкнул человекозверь, подходя к телу, – детектив Вулф.
Из-за его спины выглянул гоблин-писарь. Он ничего не сказал: всем было плевать, как его зовут, и гоблин это знал.
Оборотень постоял, глядя на труп, медленно обошел его кругом. Наклонился, втянул воздух влажным черным носом. Задрал голову. Опустил голову. Повертел головой. Принюхался еще раз, зажмурившись. Так, принюхиваясь, вслепую, подошел к женщинам. Открыл желтые глаза и уставился на них.
– Вы кто?
– Подруги, – торопливо ответила одна из пожилых. – Магиковали вместе.
Люди всегда цепенели под желтым хищным взглядом Вулфа. Детективу это нравилось. Он медленно обернулся к четвертой женщине.
Она смотрела на оборотня из-под спутанной светлой челки не испуганно и не заискивающе, а сердито, будто детектив был в чем-то виноват перед ней. Руки держала в карманах. Веки ее покраснели от мороза, и невыразительные серые глаза казались заплаканными.
– Дочь, – неохотно разлепила сжатые в нитку губы. – Аза.
Голос у Азы был мягкий, совсем не такой нахохлившийся и мрачный, как она сама.
Одна из магичек, приземистая, темноволосая, насупилась еще сильнее, и глубокие складки у ее рта стали черными.
– У-бий-ца! – отчеканила она.
Аза закатила глаза и не ответила.
Другая магичка, коротко стриженная, щекастая, протянула растопыренную пятерню с багровыми ногтями. От нее так разило перегаром, что даже гоблин поморщился.
– Это она убила, детектив! Невидимым оружием! Мы все видели!
Вулф мог бы кивнуть и отправить Азу в узилище на патрульном драконе. Вместо этого он отвернул морду и сделал вид, что изучает пятно сажи на входной двери. Рядом с ним пыхтела магичка, выдыхая воздух ртом. Клубы пара воняли перегаром и гнилыми зубами.
Все эти старухи были омерзительны. Пьяны с утра пораньше. Неряшливы. Тошнотворны.
И нужны Вулфу.
– Расскажите, что вы видели. А потом мы с Азой пойдем побеседовать в дом. Угун, готовь бумаги.
Аза провела детектива и писаря в кухню, пояснив, что кухонное окно выходит на другую сторону дома. Не к входной двери, перед которой лежит труп ее матери. Где стоят, сложив на груди руки, три пожилые магички.
– Материнская любовь, – с чувством произнесла Аза, выдвигая табуретки из-под стола. – Отличная, конечно, штука. А что вы знаете про материнскую ненависть?
Детектив покосился на писаря, но тут же вспомнил, что для Угуна слово «мать» вообще не имеет смысла, потому что гоблинов воспитывает община. Сам Вулф, как любой оборотень, не видел разницы между собственной матерью и любой другой самкой – у них даже было трое совместных щенят. Так что и детектив, и писарь не более чем с любопытством разглядывали стену над кухонным шкафчиком.
Там, выжженные магическим огнем, сверкали оранжевые буквы: «Сука, ненавижу!».
Вулф не сел на хлипкую табуретку, предложенную Азой, остался стоять, сунув руки в карманы теплых штанов. Просторная и темная кухня старого дома пришлась ему по душе: огромный дубовый стол, древняя кирпичная печь на драконьей тяге, деревянные ящики с продуктами, маленькое грязное окно. Восхитительно. Может, прав был Угун, когда однажды в сердцах заявил, что оборотни, даже нынешние высокоразвитые оборотни, в душе остаются полудикими псинами, которым по нраву тихие мрачные логова.
– И за что мать ненавидела вас? – вежливо спросил Вулф.
Аза сложила руки на груди.
– Я не позволяла ей морочить голову моим детям. У меня две дочки-близняшки, и мамысь хотела внушить им, что они должны стать магичками. Она считала, что раз у детей есть магический дар, то у меня нет прав на них. А у мамысь – есть.
Гоблин устроился на табуретке, положил перед собой стопку плотных листов бумаги и задрал рукав, высвобождая предплечье.
– У меня на этот счет другое мнение, – сердито добавила Аза, – но знаете, непросто оградить детей от спятившей бабки, когда она живет в том же доме.
Женщина поморщилась, увидев врезанную в тело гоблина кровильницу. Тот сосредоточенно повернул свою руку, словно чужеродный предмет, и чуть разжал клапан, чтобы емкость наполнилась кровью. Поерзал на табуретке, устраиваясь удобнее, придвинул к себе стопку толстой серой
