оконных стеклах намерзали, оплывая на подоконник, ледяные пластины, заиндевелые сталактиты. Но в Перми это было на руку Вовке. Так легче было ждать маму. Ведь, как Руал Амундсен, как герои челюскинцы, Вовка каждый вечер искал свой путь сквозь льды, проходил своим Северным морским путем! Весь Ледовитый океан, дымящийся от морозов, лежал перед Вовкой на промерзшем оконном стекле. Бумажка, заменявшая корабль, скользила сверху, с чистого стекла, подходила к кромке вечных льдов. Тут приходилось пускать в дело стальной бур – булавку, вытащенную из подушечки, висевшей над хозяйкиным пузатым комодом. Лед лопался, бежали по льду узкие трещины. Полярник В. П. Пушкарёв, самый главный специалист по советскому Северу, буром-булавкой колол громоздкие паковые льды, пробивал коридор для своего арктического корабля, растаскивал по вяжущему, не отпускающему судно стеклу тяжелые льдины. Главное, пройти Северный морской путь за одну навигацию! То есть до возвращения мамы. Зимовать во льдах незачем. Нельзя застревать во льдах. Ведь он, опытный полярный капитан В. П. Пушкарёв, доставлял на мыс Челюскина, на остров Врангеля, на Новосибирские острова, на далекую Чукотку и даже Камчатку самые что ни на есть вкусные штуки! В трюмах судна лежал у Вовки шоколад «Полярный», лежали сахарные головы, свежие мандарины, тузлучное сало, морошка в бочках, консервы мясные и овощные, чай, наконец! Эскимосы и чукчи, зимовщики и промысловики выходили на обрывистые мерзлые берега, приставляли мозолистые ладошки к сбившимся на лбы меховым капюшонам – ждали Вовкиных грузов!
Нарты тряхнуло, и Вовка вздрогнул.
Он вдруг как проснулся. Ему стало страшно.
Он будто впервые увидел плотный снег вокруг, услышал собачек, услышал, как шипит под полозьями все тот же бесконечный, как тундра, снег. «Мама!» – вспомнил. «Как это – нет мамы?» – не понимал.
Вот раньше у него действительно многого не было.
Не было бумаги, чтобы написать письмо корешу Кольке. Не было карандаша. Не было возможности переправить письмо за линию блокады, в родной Питер, который часто снился ему – и всегда почему-то осенний, в легком дожде; и всегда почему-то тот, что лежит сразу за Литейным мостом, что тянется вдоль замечательной Кутузовской набережной.
Как там сейчас, в Питере?
Это он уходил от своего же вопроса о маме.
Вспомнил: в Перми он чуть не каждый день менял красные коленкоровые флажки на своей потрепанной географической карте. «Ага! – отмерял радостно освобожденную территорию. – Люблин наш! И Шяуляй наш! И Львов, и Брест, и Перемышль, и Каунас наши!» И слушал, внимательно слушал: а что на Волховском, на Ленинградском фронтах? И ведь это он перепугал маму, с криком вылетев навстречу в тот, кажущийся теперь уже таким далеким, день девятнадцатого января сорок четвертого года: «Наши! Наши! Мама, они наши!» – «Кто наши? Что?» – страшно перепугалась мама. «Петергоф наш! И Красное Село наше!»
И вот – мамы нет. И «Мирного» нет.
Еще вчера не было для Вовки судна более скучного, чем
