таблетки, кхе-кхе, погрызли, а толку, кхе-кхе, нет!» А Пашка: «Воду на чем греете?» – «На паяльной лампе!» – «А домик утром чем прогреваете?» – «Паяльной лампой!» – «Ну и дураки! – говорит. – Угар, он сильно воздействует на слизистую!» И приказывает: «Лампу на склад! Печку топить дровами! Лучше вилку рукавицей держать, чем бегать в маечке вокруг паяльной лампы!» Деловой у тебя отец, Вовка! С таким везде хорошо!
Вовка сжал зубы. Боялся – заплачет.
Лыков это почувствовал. В темноте, стараясь не потревожить вытянутую свою ногу, обнял, притянул Вовку к себе, негромко дохнул в ухо: «С нами тоже неплохо, братан!» Понятно, ничего другого сказать не мог.
– Бежать надо!
– Это опять ты? – удивился радист.
– Я, – ответил Вовка.
Радист помахал в темноте белыми полотенцами:
– Если я убегу, паря, носом мне, что ли, стучать по ключу?
– И я, похоже, отбегался, – как эхо отозвался Лыков. – Не вижу, что там у меня с ногой, но, похоже, отбегался. Немеет нога, совсем разбили. Да и с рацией мне не справиться. Морзянку знаю, а ключ не по руке. Никогда не получалось, а тут…
– Так я же есть! – плачуще выкрикнул из темноты Николай Иванович. – Я немножко могу! Римас подтвердит – могу!
– Оставь, Коля! – возразил Лыков. – С твоей-то фигурой лезть сквозь угольный лючок! Ты сам его выпиливал, знаешь, щель – два бревешка. В твой лючок только Вовка пролезет, ну, может, Римас, не знаю, только не мы с тобой, Коля. Мы застрянем в лючке, как пробки.
– Илья, – вдруг спросил радист. – А ты кашу слопал?
– Какую еще кашу?
– Пшенную!
– Где это?
– Да там, на Угольном.
Лыков не ответил.
– А если расширить лючок? – суетился Николай Иванович. – Если лючок расширить?
– Зубами? – зло усмехнулся радист. – Это не бланки для гелиографа.
– Что ж, выходит – приехали?
Плотная тишина затопила склад. Даже Николай Иванович замер, не шевелился. И крошечное окошечко окончательно погасло в сумерках – ни лиц не разобрать, ни движений.
– Ну а ты? – нарушил тишину Лыков. – Ты чего молчишь, Пушкарёв Вовка? Болит что-нибудь?
– Ничего у меня не болит.
Но плечо у Вовки сильно болело.
И все мышцы ног болели. И еще страшнее было думать о том, что снова надо будет сейчас куда-то бежать, непременно бежать, а у него нет сил. Вот сам же говорю, подумал, что идти надо. Но куда? Кто укажет дорогу? Да еще в тундре… Один…
Но вслух он произнес:
– Конечно, я пойду.
Думал, засмеются: сиди, дескать, пацан!
Но никто не засмеялся, только радист хмыкнул:
– И что? Сядешь за рацию?
– Сяду. Я быстро, правда, не могу.
Радист не дослушал. Заторопился. Ногой простучал по стенке.
Тире
