время, когда он хотел стать метеорологом. Как мама. Как отец. Следи за приборами, установленными на необитаемом острове, веди специальный журнал. В деле метеоролога (мама это всегда подчеркивала) не может быть небрежности. Метеоролог – человек подтянутый, дисциплинированный, надежный! Следи не только за погодой, но и за приборами. Приборы как люди – двух одинаковых не бывает. Да на морозе и на жаре стареют они быстро. Засоряются капилляры, по которым движется спирт в термометре, испаряется ртуть в барометрах, растягиваются волоски гигрометра. Если ты настоящий метеоролог, ты должен чувствовать свои приборы. Очень нужное, очень интересное дело. Но сейчас, на Собачьей тропе, Вовка твердо решил: главным делом его жизни будет радио! Только радио! Раньше (права мама) он баклуши бил. Раньше (прав Колька Милевский) только развлекался. Потому, наверное, и не сдал экзамен строгому сержанту Панькину.
А что благороднее радиодела?
Вот гибнет судно в Малаккском проливе, за многие-многие тысячи верст от Вовки, а он все равно слышит далекое SOS. И тут же передает: «Всем, всем, всем! Окажите помощь терпящим бедствие!» В Арктическое училище пойду, твердо решил Вовка. Закончится война, пойду в Арктическое!
«Ох, сколько мне еще топать и топать…»
Холодные звезды стояли над головой. Несло ледяным холодом от каменных стен. А разве на складе лучше? Вовка так ясно представил себе тьму склада, шорох рассыпающейся угольной крошки, он так сильно почувствовал ожидание, заполнившее тьму промороженного склада, что ноги сами собой задвигались быстрее: теперь Вовка почти бежал. Не было сил бежать, а бежал, старался, пока вдруг не ударился коленом о выступ.
Боль ослепила его.
Упав в снег, вцепился в лохматый загривок Белого и так, скорчившись, просидел минут пять. Вспомнил слова Лыкова: «Не суетись! Ох, не суетись на тропе, Вовка. Ногу потянешь, выбьешь колено – один останешься!»
Встал. Прихрамывая, двинулся дальше.
Вдруг легче стало идти. Он ясно почувствовал: легче!
Ну да, это подъем кончился, вон сразу сколько звезд высыпало над головой, и луна наконец засияла над перевалом, выбралась из-за восточной вершины Двуглавого. Вовка отчетливо разглядел: грандиозный каменный обрыв поднимался над его головой. Темные слои перемешивались со светлыми, как на Угольном. В лунном свете вспыхивало что-то, взрывалось искрами.
Лед? Горный хрусталь?
Вовка не знал. Упрямо наклонив голову, шел в черноту.
Собачья тропа. Знали, как назвать! Нашли точное определение!
Собачья! Именно собачья! Даже Белый вымотался, вываливал черный язык, оборачивался, поскуливая, глядел на Вовку. Сколько еще идти нескончаемыми каменными коридорами?
«Дойдем, Белый! Дойдем!»
Скользил по льдистым натекам, хватался за острые камни, помнил – его ждут на метеостанции, радовался, как хорошо греют рукавицы Николая Ивановича. Не обморозит он, Вовка Пушкарёв, пальцы, отстучит сообщение в Карский
