насквозь.
Всей спиной, несмотря на малицу и два свитера, Вовка чувствовал ледяное неумолимое дыхание, а все равно не мог встать, никак не мог сообразить – почему он лежит на льду, а не на палубе «Мирного»? Левая рука, подвернутая при падении с трапа, онемела, шла мелкими неприятными мурашками, сильно саднило ушибленное плечо и обожженную щеку, но, наверное, и это не заставило бы Вовку подняться, если бы не влажный горячий язык.
– Белый!
Он хотел спросить: «Где наши мамки, Белый?», но голос прозвучал так хрипло и непохоже, что он сам испугался. И открыл глаза.
«Это небо… А вот Белый… Лапу поджал и хвост… Смотрит так, будто про мамку не я, а он должен спрашивать… И зачем-то толкает меня лбом… А-а-а, понятно, в карман лезет, там сухари… Хорошая у Белого память…» Сказать то же самое о своей памяти Вовка никак не мог.
Он боялся поднять голову.
Одно дело, если он лежит на краю Сквозной Ледниковой долины, другое дело, если он свалился на лед с борта «Мирного», и буксир, застопорив машины, стоит сейчас в трех метрах от него, и с высокого борта смотрят на Вовку мама, Леонтий Иванович, капитан Свиблов, хмурый боцман Хоботило…
«Почему я не могу поднять руку? Ох, это примерз рукав…»
Вовка с отвращением отодрал рукав от пористого белого льда.
Медленно поднялся и замер в негодовании. «Мирного» не было! Нигде не было! Одни льды! Ушел «Мирный»! До самого горизонта тянулись белые поясины льдов, разведенные ветром. В полыньях лениво покачивались околыши, море вздыхало, играл в глазах ледяной блеск. И теперь это была не тертюха, которую легко раздвигал сильным носом «Мирный», теперь это были вполне приличные льды, принесенные издали. Угораздь «Мирного» врубиться скулой в такое вот поле, тут не то что его, Вовку, тут боцмана Хоботило выбросит за борт!
И ведь выбросило!
Не боцмана, так его.
А рядом Белый прихрамывает.
Хороший оказался удар, если металлическую клетку с собаками опрокинуло.
Вовка потер ушибленное плечо и осмотрелся.
Он стоял на самом краю огромной, выдавленной на берег льдины.
Внизу хлопотала, всхлипывая, черная, как чернила, вода. Совсем близко темнели каменные громады хребта Двуглавого; где-то далеко за ним, с тоской понял Вовка, лежат берега бухты Песцовой. Где-то там, на ее берегах, уютно дымят бревенчатые домики метеостанции. «А у меня даже рукавицы нет… Левая на руке, а правой нету…» Вовка отчетливо, до мельчайших деталей представил, что сейчас делается на палубе «Мирного». Боцман всяческими словами поносит беспутного пацана, испортившего весь рейс, Леонтий Иванович так же громко поносит пса, сбежавшего вместе с Вовкой. Капитан Свиблов презрительно поплевывает за борт: ох уж это Управление, навязавшее ему беспутного пассажира! «А еще льды! – тычет перед собой капитан Свиблов. – Взгляните, какие льды! – объясняет он маме, будто она никогда не видала льдов. – Это вам не сморозь, не молодик. Это крепкие льды, сами понимаете! А у меня, сами понимаете,
