сборником гимнов.
«Может быть, сегодня у меня получится заново навести мосты к доктору Маринусу…»
Якоб отправляется на короткую прогулку по Дэдзиме – здесь все прогулки короткие, – на ходу продумывая свой план и оттачивая заготовленные фразы. На крыше Садового дома сварливо галдят чайки и вороны.
В саду отцветают кремовые розы и алые лилии.
У Сухопутных ворот собрались поставщики с очередной партией хлеба.
На площади Флага, на ступенях Дозорной башни сидит Петер Фишер.
– Де Зут! – окликает он. – Утром час потеряешь, потом весь день ищи – не найдешь!
В окне второго этажа нынешняя «жена» ван Клефа расчесывает волосы.
Она улыбается Якобу. Рядом появляется Мельхиор ван Клеф; грудь у него волосатая, как у медведя.
– Ибо сказано, – кричит он на всю улицу, – не обмакивай перо свое в чернильницу ближнего своего!
И задвигает сёдзи, не дав Якобу времени заверить его в своей невиновности.
Около Гильдии переводчиков сидят в теньке носильщики паланкина. Пристроились на корточках и провожают глазами рыжего иностранца.
Сидящий на Морской Стене Уильям Питт любуется облаками, похожими на китовые ребра.
Когда Якоб проходит мимо кухни, Ари Гроте говорит:
– Вы, господин де Зут, в этой плетеной шляпе похожи на китайца. А вы подумали насчет…
– Нет, – говорит писарь, не останавливаясь.
Комендант Косуги кивает Якобу, стоя возле своего домика на улице Морской Стены.
Иво Ост и Вейбо Герритсзон молча перебрасываются мячом.
– Гав-гав! – кричит кто-то из них, когда Якоб проходит мимо; тот делает вид, что не слышал.
Под сосной курят трубку Кон Туми и Понке Ауэханд.
– В столице какой-то важный начальник помер, – шмыгает носом Ауэханд. – Так на два дня музыку запретили и молотком стучать нельзя. Работа встала, не только у нас, а во всей империи. Ван Клеф клянется, что это нарочно подстроено, дабы пакгауз Лели подольше не восстанавливали и мы спешили бы продать товары за любую цену…
«Никакой план я не продумываю, – признается сам себе Якоб. – Просто трушу…»
Доктор Маринус растянулся на операционном столе и с закрытыми глазами напевает про себя какую-то барочную мелодию.
Элатту с почти женской бережностью расчесывает ему бакенбарды, умащивая их душистым маслом.
От миски с горячей водой поднимается пар; свет дрожит на бритвенном лезвии.
На полу тукан клюет бобовые зерна с оловянного блюдечка.
В глиняной миске горкой лежат словно запотевшие темно-синие сливы.
Элатту вполголоса на малайском наречии объявляет о приходе Якоба.
Маринус недовольно приоткрывает один глаз.
– Что?
– Я хотел бы с вами побеседовать об… одном деле.
– Элатту, продолжай бритье. Ну
