ладкого тумана, рисовался в предполагаемой зыбкости, как образ, вовсе и не совершенный, а только ярко включающий в себя острые и заманчивые особенности, безнадежно отсутствующие в ее двоих. Совершенный ей был и не нужен, как, лишенное земных черт, пустое мечтанье, а уж в реальности, она бы и вовсе избегла, если бы в таковую вообще, а не по-детски, поверила, мужского совершенства, дабы не возвести ее в обременительный ранг единственности, обрекающий на страдания привязанности, некогда испытанные и забытые ею, под честное свое твердое слово недопущения повторений.
Отсутствующие острые особенности оттого же, несмотря на заманчивость, пугали ее, находившуюся уже во второй половине молодости и, как было указано, имевшую отрицательный опыт столкновения страстей, но, благодаря ему же, она оказалась уверена в своей теперь способности изначально отсечь губительные превратности, осмотрительно выстроив отношения в ограничениях диктуемых ею рамок, а уж в превосходстве женского ума и силы над мужскими она никогда не сомневалась, и только любовь или то, что она за нее принимала, лишала ее некогда, по объяснимой слабости, здравого смысла и вгоняла в унизительную и болезненную зависимость от чувств. Она знала, что счастье предполагает, а то даже и приветствует зависимость, но себе хотела не женского, а, по современности, профессионального счастья, полагая себя способной взвешенно выделить своим женским наклонностям, необходимые, но отнюдь не главенствующие, внимание и обеспечение. Такой позиции она придерживалась давно, целенаправленно и успешно. Выборочно отсеяла себе двух противоположно-разных и выстроила с обоими параллельно-непересекающиеся отношения в, только ею определяемых, мерах времени и температурного накала.
Мысли о третьем не доходили и до маломальской ясности, но кровоточила в сознании язвочка сомнения, старательно заращиваемая самыми толстыми клочками кожи закаленной уже души, однако, тайно не заживающая и тихо напоминающая пульсирующими толчками о настоящей жизни, банально-необъяснимо проносящейся мимо в напрочь не угадываемом направлении, сверкая, по выражению классиков, лаковыми крыльями.
Да, не складывался, конечно, третий в отчетливый рисунок, зато она оставалась уверена в том, что будет он именно третий и, каков бы он не оказался, она никоим образом не собиралась расставаться с такими своими, уже ее, двумя.
Оба получались не полностью еще покорены и временами взбрыкивали и взбунтовывались, но эти бессмысленные восстания только благосклонно приветствовались ею, не вслух, конечно. Она оказывалась в своей стихии и вела широко-маневренные военные действия по подавлению простодушных, искренне неподготовленных мятежей с удовольствием, изяществом и изобретательностью и в результате всегда усугубляла степень закабаления обреченно-подданных. Какая там любовь могла сравниться с острой радостью нравиться себе в минуты триумфа, когда, неисчислимые в радужном разнообразии, покалывают везде иголочки непомерного превосходства. Никакой жестокости в ней не было, как не существовало и никакого сострадания. Она представлялась себе в такие, пропитанные сладостью, моменты, кем-то вроде золотой Фемиды из рисовано-скульптурных заставок к юридическим телепередачам, с утонченною твердостью держащую идеально выточенной рукой, эталонные весы, где на обеих открытых чашах нет места сентиментальным слабостям и снисходительным сомнениям.
Вообще она не очень хорошо относилась к мужчинам, и свое нежелание и неумение без них обходиться смогла естественно-гармонично соединить, в приемлемой нынешней пропорции, через болезненные, о чем выше нами частично говорилось, опыты, нервозные эксперименты, долгие мысли и общее свое повзросление, укрепившее ее в правоте взглядов на противоположный пол.
Образ и позиция женщины, не собирающейся никогда и ни за кого замуж и не намеревающейся собственно никогда же никого в обыкновенно-классическом смысле любить, начал фрагментами закладываться в ней с детства, вместе с первыми сокрушительными впечатлениями познания особенностей мужского характера на примерах отца и старшего брата, ни капли не стеснявшихся отвратительного эгоизма и скверных манер. Разительно поражал, в сравнении с женщинами дома, этот, объединенный в общий, рисунок мужского пола, внешне неряшливый и нечистый и внутренне шкурно-лентяйский, примитивно-наплевательско-бездушный к семье и ее благополучию, бессовестно равнодушный к домашним делам и обязанностям, бесчувственный к, выполняющим, помимо собственных неисчислимых забот, тяжелые работы женщинам.
Она видела, конечно, что, вроде бы, совсем не такие есть на свете отцы и братья, но все равно не верила в их полную обратную отличность от своих близких родственников, и все сильнее укоренялась в представлениях о заданной сильному полу природой, вместе с уже описанными бытовыми изъянами, еще и черствости, нечуткости и жестокости к полу прекрасному и в романтических отношениях.
Совсем подтвердились эти горестные наблюдения за всесильным полом после первого же чувства, встреченного ею, несмотря на предубеждения, с открытым сердцем и чистыми помыслами. Мальчик не оценил идеалистических девичьих намерений,
