Излагая каждое положение автора, Рубинштейн без длительного объяснения, сразу же предельно четко и емко формулирует, в чем ограниченность или ложность постановки той или иной проблемы, а иногда кратко – как она может быть решена конструктивно при иной постановке. Очевидно, что при каждой критической интерпретации он уже знает «ответ», т. е. ее продуктивную конструктивную постановку или решение. Лишь в конце статьи, как было отмечено, он эксплицитно формулирует методологическое положение о субъекте в соотношении с миром, его творческой самодеятельности, самодвижении и развитии в деятельности.
Это положение становится непосредственной основой будущего принципа единства сознания и деятельности. И здесь находится ответ на вопрос, поставленный выше, почему, анализируя в статьях 1920-х годов преимущественно проблемы методологии познания, в 1930-е годы он выдвигает в качестве эксплицитного принцип сознания и деятельности. Возвращаясь к вопросу, как Рубинштейн переходит от познания к сознанию, чрезвычайно важно показать, что не исследование идей Шпрангера, в котором контекст анализа расширился, поскольку подключились проблемы смысла и значения, культуры, было причиной обращения к категории сознания. Идеи Шпрангера не являлись подсказкой. Чрезвычайно важно то, что в 1920-е годы Рубинштейн анализировал методологию, метод познания всех наук, тем самым в известной степени абстрагируясь от специфики их объекта, предмета. Когда же он обратился к анализу методологии – метода познания психологии, то он не мог уже абстрагироваться от ее объекта и предмета. А им для психологии являлось сознание и более широко – психика. Таким образом, здесь познание выступило для него как метод, а сознание – как объект, предмет исследования. Это крайне важно обнаружить уже на данном этапе его исследований.
Как отмечалось, все статьи 1920-х годов объединяет с «Ранними рукописями» категория субъекта, являясь центральной. В статьях 1910–1920-х годов субъект «прорисован» не только абстрактно философски, но и личностно-психологически. Речь идет о блестящих психологических портретах тех двух личностей, которым уже не как ученик, но с глубоким философским пониманием и чувством отдал дань Сергей Леонидович Рубинштейн. Выше о них шла речь в связи с проблемой завершенности, закрытости системы знания. Здесь в них соединены личность творца и масштаб его деяний соотносительно со всей жизнью, и личность учителя, способного своей увлеченностью наукой, минуя приемы традиционной педагогики, разбудить и направить мысль и чувства своих слушателей на постижение высоких сущностей философии и науки. Здесь дышит страстью личность человека, не принимающего жизнь и науку как данность, требующего от них доказательства своей существенности в силу собственной способности ее постичь и изменить ее данность, превратить в лучшее.
Первый портрет – Николая Николаевича Ланге, в котором критериями субъекта являются его личность как творца в соотношении
