style="font-size:15px;"> Перед фронтом растянуты редкие цепочки стрелков, скачут всадники – союзники отгородились от неприятеля завесой легкой кавалерии. И не зря, ведь вокруг рыщут казачки, не давая интервентам ощупывать местность впереди войск кавалерийскими разъездами. Впрочем, французов мало интересует разведка – «ромб» ползет наугад, и его движение через несколько десятков верст в любом случае приведет к крепостным веркам Севастополя.
Если бы… если бы не жалкая, в какой и козу-то не утопишь, речушка Альма, чей обрывистый левый берег вздымается точно на пути пришельцев.
Дальше, за поднятой армией пылевой тучей, в раскаленной солнцем степи поднимаются к небу дымки. Казаки стараются, сообразил Эссен: князь Меньшиков велел истреблять запасы фуража, которые нельзя вывезти. А его новый советник, генерал Фомченко, предложил заодно жечь и любые постройки, включая заборы, – неприятеля надо лишить дров для приготовления пищи и дерева для устройства полевых укреплений.
Наверное, подумал лейтенант, каждый из солдат испытывает сейчас душевный подъем. Легко и весело идти вперед со штуцером на плече и ранцем за спиной, когда ты – крошечный винтик невиданно мощной военной машины. Долбит по барабанным перепонкам ритм полкового марша, летит из-под ног красно-бурая почва, истертая в тонкую пыль подошвами, подковами, колесами…
Только пыль, пыль, пыль
От шагающих сапог,
И отдыха нет на войне…[2]
Эту песню пел в кают-компании Велесов. Или это было в Каче, во время посиделок у ночного костра? Здесь она еще не написана, а пыль из крымских дорог выколачивают не сапоги британских колониальных стрелков, а стоптанные башмаки зуавов и драные чувяки турецкого низама.
Корнилович ткнул большим пальцем вниз – знаменитый жест римского плебса, обрекающего на смерть поверженного гладиатора. В ответ Эссен энергично помотал головой. В прошлый раз мичман Энгельмейер рискнул спуститься на пятьдесят метров, но снизу ударили таким залпом, что мотористы позже насчитали в крыльях и корпусе восемнадцать пулевых отверстий. Хорошо хоть, Марченко приказал соорудить дощатый слип, по которому аппарат с ходу выскочил на берег, а то пришлось бы вылавливать его из мутной воды Севастопольской бухты. Нет, кроме шуток: пять с лишним сотен штуцеров в залпе – это много. Болвану Энгельмейеру повезло, что ни одна пуля не угодила ни в мотор, ни в самих авиаторов. Кажется, ясно было сказано: не спускаться ниже трехсот метров!
А вот для того, чтобы сбросить флешетты, придется снижаться до бреющего. Наставления по применению «аэропланных стрел» рекомендовали сбрасывать их со ста пятидесяти футов, не выше – иначе «снаряды» лягут с большим рассеянием. И наилучшего эффекта можно добиться, накрывая цель рассыпанными стрелками, как ковром. Скорость сто двадцать в час, высота тридцать метров – флешетты будут лететь почти параллельно земле. Пехота здесь строится плотными рядами, и солдаты за эти несколько дней привыкли
Редьярд Киплинг. «Пехотные колонны».
