на циркуляре поразившее его самого стихотворение из одного слова «тундра».
296.
Когда ты станешь всем чужим,
То хоть себе останься верен.
Как был, хотя бы, верен Беринг
Завидным принципам своим.
Чужой душе открой Чукотку
И Командора острова,
Где заполярная сова,
Не щуря глаз, разинет глотку.
И я, как скобами, словами,
Полярной ночи клюв зажму.
Я так хочу любим быть вами.
Не отгораживайтесь рвами.
Ну, дайте руку хоть пожму.
Хотя бы слово на растопку.
Простое, колкое: «Щепа».
Его потоньше ощипав,
Пустить огонь под эту стопку.
Канатоходцем, гибок, бел
По щепке пламень полетел.
И вот уж пляшут языки
Лезгинку жадно вкруговую.
Костер трещит: «Я существую».
Свет проникает в уголки.
Холмогорская. Михайла Ломоносов, как видно, рядом произрастал. Но не очень-то рядом: до Холмогор, в излучине Северной Двины, здесь километров семьдесят тайги и болот.
Книги
Покупаешь, покупаешь, а кто читать будет? Годами стоят в шкафу, на стеллажах книги по истории, книги по искусству, книги писателей и поэтов. Сотни, даже тысячи. Кто будет читать, если каждый день газеты, газеты, газеты. Но только представишь себе, что книг нет… как это? Как будто сорвался с проволоки, уже привычный к балансу. Как будто обнищал вконец. Почему?.. А потому что, покупая книги, собираешь свою семью. Выбираешь родственников и знакомых. Они стоят молча по полкам, наполняя тебя своими неизвестными, но несомненными достоинствами. Разве они не научились ждать, написанные две тысячи лет назад? В прошлом веке? В бездонной тьме тридцатых годов? Они заполняют воздух квартиры распирающими их событиями. Недочитанный «Чевенгур». Тщательный собиратель времени Флобер. Бесконечно читаемый с любой страницы Чехов. Тацит. Кальдерон (до второй страницы). Ивлин Во. Кафка (уже скучный). Варлам Шаламов. Мандельштам, всеми своими словами родной. Наступает пристальный день, осенью, только что гремели трубы отопления и уже тепло, уютно, ветер бестолково носит косяки мокрого снега за синеющим окном, а в руки ложится невзрачный первый том Лермонтова за 1957 год и первое же «Когда волнуется желтеющая нива…» наполняет сердце таким уже мало знакомым чувством умиления и покоя, что оно просит печали и горечи. Почему? Как сказано «сила жаждет, и только печаль утоляет сердца». И дальше, по волнам немыслимых русских шедевров, через 1839, 1840, 1841 годы, до смерти: «…и смерть пришла: наступило за гробом свиданье… Но в мире новом друг друга они не узнали». Неужели и они были так же суетливы, вспыльчивы, поверхностны, как мы? Да, так же. Летит уже нешуточный снег в конце сентября, качается седьмой этаж, торгуют люди. Книги стоят смирно, вовеки веков.
Пермилово.
Мужик босиком и с топором
Это такой мужик, когда лежишь в палатке, сын сумел уснуть, только ухватившись руками за мать и отца одновременно, а жена не спит, трусит. И место хорошее
