была молодость. Счастье, казалось, так и плывет в наш дом, чуть покачиваясь на мягких рытвинах и колдобинах.
А счастье, это каждый молодой балбес скажет, счастье – это Ханелька!
Однако скажу за дом. Было в нем 5 комнат: зала, столовая, две детские, кухня. Дом был на улице один из крупных. Со стороны улицы он был обнесен палисадником, на участочке росли береза, рябина, сирень и цветы. Где бы я ни был, а дом мой, Дом, забыть не могу.
Наш дом был не из маленьких. Что главное в доме? Правильно – печка. У нас стояла голландка, нагревала комнаты, где спали мы, дети. А главная печь была кухонная. Звали ее почему-то – русская печь.
В отличие от других домашних дел, а их у меня было множество: Арон – туда, Арон – сюда… То – выгони корову, то – курам засыпь. Это все – работы по необходимости.
Но с печкой все было иначе.
И вновь приходят виденья. Папа покачивается. Вместе с бабушкой поют молитвы. Начинается утро.
А я уже принес дрова: сухую березу на растопку и ольху да граб – они дают хороший жар. С шестка беру коробок спичек варшавских и зажигаю растопку – прутики, кору березы, сухие щепки. Все нужно зажечь с одного раза, спички – на вес золота. Хотя я знаю, у бабушки этих коробов спичечных – в кладовке, в сухом месте, полная наволочка. Но не даст. Говорит: «Это – если война начнется».
Там же, в кладовке, на полке лежат в полном порядке иголки, нитки, банки с солью, бутылки с керосином. Все – на случай войны. Ура, быстрей бы война! У нас все для нее готово – мелькало у меня в голове, когда я рассматривал бабушкины запасы.
Но, слава Богу, пока войны не было. А была приятная работа – топить печку. И действовать при этом аккуратно. Ибо у бабушки и мамы в печном хозяйстве был строжайший порядок. Все – на своих местах. Две кочерги, совок для золы, конечно. Ухваты, два, их я не брал.
А дальше шла кошерная посуда: чугуны, печные горшки для варки и тушения, особенно в предсубботние дни. Я все должен был перетереть от пыли: и утятницы, и судки, и противни. Но мне это было в радость.
У печки. (Фото Альтера Кацизне)
Дом, как я говорил, был немаленький. Мы вообще относились к среднему классу. Всего немного – но было. Тем более, что папа мой, основатель, владелец и главный рабочий в мастерской по починке и пошиву обуви, работал творчески. Потом расскажу. На все требования мамы и других родных послать меня в Варшаву, отвечал четко и ясно: сначала – ремесло. Чтобы руки были при деле. А затем хоть музыка-шмузыка, хоть математика-лихоматика, хоть танцы-манцы. Но! Вначале только ремесло. Да и кому я передам дело – обувную мастерскую. Кроме Арона у меня только Бася, Фрида и Хана. И что, я должен их учить, как набойки ставить да полицмейстеру сапоги строить?
Семья сдавалась. А я, Арон, понимал – нет, от профессии мне никуда не деться.
Как часто вспоминал я папу всю оставшуюся жизнь. Спасала меня профессия. Спасала. И не раз.
У крыльца с обеих сторон стояли две скамейки. Иногда собирались подруги
