арикмахера.
В то лето перед сном Аня грезила вечерним городом, по которому снуют торопливые прохожие. Она натягивала одеяло до уха, закрывала глаза и думала о том, как прямо сейчас девушка с черным каре, быть может, возвращается домой с работы или из кино, куда она ходила с институтской подругой. Аня зябла, прижимала коленки к груди под тонким одеялом, а где-то в городе девушка с черным каре спешила по улице с редкими тусклыми фонарями. Она запахивала кардиган, но все равно мерзла на хлестком полуночном ветру. Улочка была пустынна, в переулках слышался шелест колес тормозящей машины. Девушка с черным каре на всякий случай покрепче сжимала в кулаке ремешок сумочки. Чуть втягивала голову в плечи, стараясь не вникать в шорохи, скрипы и выкрики вечернего города. Чтобы немного взбодриться, она вспоминала, что завтра – последняя пятница перед отпуском. Что у нее в сумочке – два пирожных с малиной из французской кондитерской. Потом она вдруг улавливала шаги за спиной. Осторожные, твердые шаги распугивали все мысли. Девушка с черным каре на всякий случай сдерживала дыхание, настороженно прислушивалась. Кто-то как будто шел за ней, тихонько похрустывая подошвами по тротуару. Позади оставалось кафе с мерцающей витриной, украшенной ракушками. Позади оставался театр, увешенный гирляндами лампочек, с рядком сиреневых прожекторов над афишами будущих и недавних спектаклей. Впереди на улочке расстилалась во всю ширь сгущающаяся полночь, прячущая в темных складках редкие фонари и насупленные особняки контор, похожие на кубики из пенопласта. Девушка с черным каре на всякий случай сворачивала в переулок. Она чуть сжималась и прислушивалась, затаив дыхание. Но кто-то все же шел за ней – медленно, твердо. Через пару минут, не выдержав, девушка с черным каре сворачивала в первый попавшийся, совершенно незнакомый переулок. Ветер вырывался из-за угла, наотмашь хлестал в лицо скользким ледяным плавником. От волнения девушка обмирала и превращалась в чуткий трепещущий слух. Ночь вдруг становилась по-осеннему холодной, прохватывала насквозь ноябрьским дыханием. Кто-то шел за ней в сизых сумерках, неукротимо, настойчиво, подбираясь все ближе. Девушка с черным каре дрожала, изо всей силы сдерживаясь, чтобы не оглянуться, чтобы не сорваться на унизительный, панический бег. В этом месте Аня обычно начинала засыпать, теряя нить полуночного преследования, с особым облегчением нежась и утопая под тонким, пахнущим незабудками одеялом. Но через несколько дней по радио снова сообщали, что утром в Кривоколенном переулке найден труп неизвестной девушки с черным каре. Жертву задушили минувшей ночью. Отпечатки пальцев снова совпали. А все остальное относительно этих убийств было окутано тревожащей неизвестностью, не прояснявшейся от случая к случаю.
В одно пасмурное сентябрьское воскресенье Аня нетерпеливо выбежала из подъезда, плюхнулась в серебристую машинку-жук и покатила по проспекту. Показалась она себе в тот день как никогда однообразной и заученной. Захотелось ей от себя в тот день чего-то ошеломляющего. Нового. Через двадцать три минуты была она возле метро «Парк культуры». Нетерпеливой пулей вырвалась из машины. Но неожиданно каблук ее сапога застрял в сливной решетке. Дергала Аня ногой сначала тактично, воспитанно, а потом дергала со всей силы, рыча и скалясь – угодил сапог в капкан навечно. В этот обеденный час, словно вобрав в себя всю мировую медлительность, по тротуару мимо нее ковыляла старушка: низенькая, сухенькая, с авоськой. Остановилась неподалеку и за Аниными попытками освободиться чересчур уж назойливо наблюдала. И стояла. И дышала со свистом. И посмеивалась, будто смотрит кино.
Показалось Ане, что старушенция очень похожа на покойную бабушку. Это неожиданное сходство ошпарило ее почти до слез. Снова припомнилось, что последний год жизни бабушка тяжело болела. Ухаживали за ней две соседки: соседка снизу, безработная инженер Лена. И сгорбленная кошатница из соседнего подъезда, вечно что-то кропотливо вязавшая крючком. По телефону бабушка сбивчивым голоском бормотала, что мечтает дожить до лета – посмотреть, как цветут одуванчики, еще хоть раз испачкать щеку в их желтой пудре и дождаться августа, когда Анечка вернется из-за океана. Умерла бабушка в больнице – в июньскую жару. Аня весь тот год жила и училась в Америке. И на бабушкины похороны не приехала.
Отогнав воспоминания, в сотый раз оправдавшись перед собой, Аня продолжила изо всех сил дергать ногой. Была она в тот день как никогда мутная и бескостная: недавно обнаружила в машине мужа брошку неизвестного происхождения, дешевенькую на вид, в форме пиона. С новой силой царапали ее изнутри слишком частые его опоздания, странные двухдневные командировки то в Воронеж, то в Вологду. Из-за них завелся у Ани в самом центре груди болезнетворный пузырек воздуха, заполненный жгучей, ядовитой ревностью. Который ширился день ото дня, угрожая заполнить собой все внутри, стать новой Аней, отравленной, выжженной, бесцветной, и из маленькой неприятности перерасти в окончательную драму с разводом. С мужем она старалась быть как прежде – легкомысленной и болтливой. Сама же с отчаяньем, не чувствуя земли под ногами, подмечала его срочные воскресные заседания, эти таинственные вечерние смс, которые будто бы приходят из банка, полосатый галстук неизвестного происхождения и вечные опоздания по
